Черкас молча обошёл настил. В стороне, прислонённая к старой ели, стояла перевёрнутая икона на грубо отёсанной доске. Лик был изуродован — процарапан крест-накрест, глаза выколоты. Рядом торчал из снега грубый идол-чурбан, весь в ножевых насечках; угадывались человеческие очертания, но искажённые — с тяжёлой головой и скрюченными конечностями.
— Поганое место, — выдохнул Микита и отступил.
Черкас подошёл к толстому пню неподалёку. На обрубке — глубокие следы верёвок, кора содрана до древесины. Кого-то здесь держали. Думать, для чего, не хотелось.
Следов было много, но свежий снег уже почти их затёр: видно, прошло несколько дней. Отпечатки уходили в разные стороны.
— Уходим, — твёрдо сказал Черкас. — Не место это для христианской души.
Никто не возразил. Они поспешно отошли, не оглядываясь. Но и когда настил скрыли деревья, сладковато-тошный дух ещё тянулся следом, лип к одежде, забивался в ноздри.
Пройдя версту, Черкас выбрал ложбинку у корней огромной ели. Снега там намело меньше. Кондрат начал разгребать площадку, Микита принялся собирать хворост, вздрагивая от каждого треска.
— Что это было, сотник? — спросил он, когда огонь занялся. — Не остяки же и не вогулы. Те по-своему служат, но такое не творят.
— Не остяки, — согласился Черкас, протягивая к теплу ладони. — И не вогулы. Там — идолы, здесь — икона поругана, крест вывернут. Русская рука, да чёрное сердце.
— Может, беглые… от веры отрёкшиеся? — глухо сказал Кондрат, тяжело присаживаясь на брошенные ветки и развязывая котомку.
Черкас промолчал. Понять, кто устроил такое среди тайги, он не мог. И без того хватало бед — стрелы, засады, лютый мороз. Зачем ещё душу губить поклонением нечистому?
…Ночь упала резко, по-зимнему. Костёр трещал, выстреливая искрами; света хватало только на узкий круг. За ним начиналась непроглядная тьма.
— Слышишь? — прошептал Микита, вцепившись в рукоять сабли.
Где-то далеко протянулся странный звук — не вой и не крик. Черкас сухо сказал:
— Ветер в ветвях.
Но рука Кондрата тоже легла на пищаль. Звук повторился — ближе. Потом откликнулся с другой стороны. Казалось, лес ожил, наполнился голосами — стонущими, воющими. Не звери и не птицы. Иное.
— Молитву читай, — велел Черкас, и Микита зашептал «Отче наш», сбиваясь.
Кондрат подбросил дров, пламя взметнулось; на миг осветило стволы, и будто бы меж них мелькнули тени — то ли людские, то ли звериные, кривые. А может, показалось.
— Не глядите, — приказал Черкас, отворачиваясь к огню. — Страху волю не давайте.
Они сидели спинами к жару, слушали треск смолы, старались не внимать тому, что ползло из темноты. Время тянулось, как смола. Звуки то сходились, то расходились, кружили вокруг. Порой казалось — кто-то шепчет за плечом, но обернёшься — тьма.
К рассвету всё стихло так же внезапно, как началось. Лес снова стал обычным — холодным, заснеженным, но не враждебным. Черкас не спал. Он смотрел, как сереет восток, как первый свет выпихивает ночные страхи за край леса.
— Вставай, — тронул он Кондрата. — И ты, Микита. Пора.
Собрались быстро, затушили костёр, снова встали на лыжи. Никто не говорил о ночи, но шаг ускорился — будто что-то гнало прочь. К полудню лес поредел. Впереди обозначилась знакомая гора; за ней лежала долина Иртыша. Ещё день-два — и Кашлык.
— Сотник, — не выдержал Микита, — как думаешь, что это было? Те, что место поганое устроили… они тут ещё?
Черкас помедлил:
— Не знаю. В Кашлыке доложу. Разведку пошлют — проверят. Не дело, коли такая скверна рядом.
— А если найдут? — спросил Кондрат.
— Найдут — по атаманскому суду ответят, — жёстко сказал Черкас. — За поругание святынь и за кровь.
Они шли дальше. Проклятое место оставалось позади, но память о перевёрнутой иконе, выжженных знаках и ночных голосах не спешила тускнеть. Даже стены Кашлыка и тепло очага не скоро вытеснят эту тьму. Сибирь оказалась не только дикой землёй, которую берут саблей да пищалью; в её лесах жило нечто старое и злое, жившее тут задолго до людей — или, что страшнее, рождённое самими людьми.
С этой мыслью сотник Черкас Александров повёл товарищей дальше — к Кашлыку и к неизведанному, что ждало их впереди.
* * *
…Стылый ветер продувал барабинские степи насквозь, взметая снежную крошку над бескрайней белизной. В зимней ставке хана Кучума, укрытой от метелей в излучине замёрзшей речки, царило оживление. Владыка Сибирского юрта, закутанный в собольи меха, медленно обходил вокруг диковинного сооружения, возвышавшегося посреди огороженной площадки. Рядом с ним шагал мурза Карачи. Со своей неизменной улыбкой, которую многие в окружении хана безумно ненавидели.
Осадная башня, творение русского инженера Алексея, стояла как грозный великан среди снегов. Перебежчик руководил артелью татарских плотников. Башня поражала своей основательностью — почти семь метров до самой крыши, сложенная из толстых брёвен сибирской лиственницы. Её силуэт напоминал ступенчатую пирамиду: широкое квадратное основание постепенно сужалось кверху, придавая конструкции необходимую устойчивость.
Хан остановился, откинув голову назад, чтобы разглядеть крышу. По краям свисали навесы-козырьки, защищавшие верхний ярус от выстрелов. Кучум провёл рукой в расшитой рукавице по обшивке нижнего яруса — поверх дощатой основы лежали слои войлока, пропитанные глиной.
— Покажи, как она двигаться будет, — приказал хан, и Алексей, поклонившись, указал на массивные полозья под основанием башни.
— Великий хан, смотри — зимой башня поедет на полозьях, как большие сани. Десять пар коней или две сотни воинов потянут канаты, и она покатится по насту прямо к стенам Кашлыка. А вот здесь, — он указал на переднюю часть конструкции, — низкий щит-надолба, он первым примет стрелы казаков и защитит основание.
Карачи обошёл башню с другой стороны, внимательно осматривая бойницы — узкие горизонтальные и косые щели, прорезанные на разных уровнях. Заслонки на деревянных штырях плотно закрывали отверстия, но при необходимости их можно было быстро откинуть для стрельбы.
— А внутри что? — спросил мурза, и Алексей поспешно распахнул тяжёлую дверь в основании башни.
Внутреннее пространство было разделено на три яруса, соединённых крепкими стремянками. Мощные угловые стойки и диагональные распорки создавали надёжный каркас.
Кучум поднялся по лестнице на средний ярус, где могли разместиться лучники. Отсюда через бойницы открывался хороший обзор. Хан кивнул одобрительно, затем полез выше, на верхнюю площадку.
Главное чудо инженерной мысли находилось именно здесь — широкий штурмовой трап с зубчатым носком, способный откидываться прямо на вражескую стену. Толстые верёвки и мощная балка удерживали конструкцию под нужным углом, а по бокам мостика были установлены щиты-крылья, прикрывающие воинов во время перехода. На торце трапа Алексей приладил железные зубцы — они должны были вцепиться в верхнюю обвязку стены Кашлыка и не дать мостику соскользнуть