Крепость пару раз огрызнулась стрелами уже без шуток. Заорали снаружи. И полетели от холма конные отряды, подбадривая и себя, и свой транспорт. Он, умный, хоть и четвероногий, копытный, второй раз плясать по здешним граблям не рвался. Как чувствовал.
Снова лязгнули катапульты. Именно тогда, когда кавалерия основательно втянулась в реку, путаясь в вязанках, по которым валила густо, вплотную друг к другу. Увидев над стеной знакомые уже дымящиеся бочки, пехота рванулась под самые стены, подпираемая сзади всадниками. И река вспыхнула снова. Оба брода превратились в огненную западню. С воем неслись назад галопом те, кому повезло не дойти до злой Ставр-реки, и на кого не долетели пылавшие капли. А на нашем берегу под стенами почти в упор всех вымели Яновы, появляясь над зубьями и в бойницах вразнобой, как чёртики из неведомых пока табакерок, стреляя и тут же пропадая, чтобы вновь подняться и выстрелить через несколько секунд и шагов. Смертный вой и тяжкая вонь палёного мяса взлетали к небу, но будто зависали над землёй. Небо их не принимало. И тут, как по волшебству, поднялся ветер. Он сдувал прочь от стен аббатства визг, смрад и души тех, кого небеса не ждали.
И тот же самый ветер чуть оживил лицо Всеслава, совсем уж было застывшее мёртвой улыбавшейся маской. Такой, смотреть на которую и врагу не пожелаешь. Подняв глаза, он посмотрел, расцветая, на чёрные клубы, что всё быстрее тянулись с юго-востока на северо-запад. И вытянул не глядя в сторону правую ладонь. По которой тут же хлопнул Гнат, аж светившийся от счастья в надвигавшихся сумерках. Последних сумерках нормандской армии.
Перекличка за рекой продолжалась и в накрывшей поле боя ночной тьме. Но уже не суматошная, а более-менее спокойная, ровная, через одинаковые почти промежутки времени. Посты и дозорные обозначали себя, освещая путь факелами. Огромное поле и холм позади него походили на ночное небо, только огонёчки по ним перемещались, а не висели равнодушно на одном месте, как вечные звёзды. Тусклый, ущербный серпик убывающей Луны света почти не давал.
— Ну, други-братья, с Богом! Что делать — каждый знает. Молчим только, ещё раз повторю. Солнце выйдет — наговоримся вволю, а до той поры молчок! — отдал последнее напутствие Чародей. Вожди обнялись, как спортивная команда или разведвзвод перед выходом, все разом, стоя в общем кругу. Так же, как Гнатовы перед ними только что. Так же подпрыгнули пару-тройку раз, убедившись, что снаряжение и оружие на выдаёт звуками. И так же нырнули в раскрытую пасть подземелья под Кентерберийским аббатством. Теперь уже точно безопасного и пустого.
Всеслав шагал, пригнувшись под низкими сводами подземного хода, между Рысью и Варом. Факелы, коптившие стены и потолок, закончились, и двигался отряд практически наощупь. Но великий князь, зная Ти́товых, не переживал и не сомневался. Эти и с закрытыми глазами куда надо выведут. И с выколотыми.
Где-то наверху, над толщей земли, тянули по насте́ленным плахам, половинам брёвен, на медвежьих, коровьих и лосиных шкурах катапульты и баллисты, ставя в отведённые для них места. Там, где уже горели в ямах хитро сложенные костерки, не дававшие ни искры, ни отблеска. Туда же на руках, чтоб ни ось не скрипнула, ни колесо не стукнуло, подносили бочки и заточенные брёвна. Всё в точности с согласованным и утверждённым планом. Без часов, конечно, было сложновато, но только не имея привычки. У Всеслава и его людей та привычка была. Они, кажется, время нутром чуяли. Мне же постоянно хотелось поднять к глазам левое запястье, чтобы глянуть на прямоугольные стрелки над зелёным циферблатом старой «Славы», как я привык за десятилетия той, прежней жизни. Но ничего не попишешь, новая жизнь — новые правила.
Из-под земли вылезали бесшумно, как грибы. Только в отличие от них тут же смещались в стороны, давая дорогу другим, шедшим следом. Разбор этого хода завершили только позавчера, поэтому внутри было неудобно, узко и грязно. Но нам земля, сажа и копоть особо не вредили. Мы и так все были в них, заранее. И лица, покрытые золой с жиром, были немного похожи на того самого путешественника Луи, за которого так хотел выдать себя Роже де Мортемер. Он, кстати, тоже был рядом, и опять с чёрной мордой. Только пряностями и ванилью больше не пах. Травой и землёй пах, как и все мы. Собак у норманнов, вроде бы, не было, но проверять это сейчас было вообще не кстати.
Тёмные фигуры, выползшие из-под земли, выстраивались в походный порядок. Точнее, в штурмовой. Долго бежать длинной цепочкой, экономя дыхание, тут никто не планировал. До ближайших палаток и навесов, под которыми храпели, постанывая и вскрикивая во сне, Вильгельмовы ратники, было около сотни метров. Пора было начинать.
Выждав, когда и тонкий месяц скроется за невидимым облаком, Всеслав чуть толкнул под локоть Яна. Они переглянулись с Гнатом, присели на одно колено, запалили фитили и разом выпустили в чёрное небо болты. Тоже чёрные, натёртые угольной пылью. И всё это — ориентируясь на что-то, видимое в кромешной тьме им одним. И на ритмичные еле слышные щелки, звучавшие в ночи тревожно. Звуки, с какими смыкались их зубы в закрытых ртах. Ровно, как удары спокойного сердца. И глухо, как кости лезущих из могил старых мертвецов.
Резкий слитный хлопо́к тетив ударил по ушам, заставив вздрогнуть. А раздавшиеся через несколько секунд раскаты грома и яркие вспышки над вражеским лагерем оглушили и ослепили. Бы. Если бы мы смотрели туда, а не отвернулись, зажав уши, дожидаясь вспышки за спинами. Тем, кто подготовлен не был, повезло гораздо меньше. А мы увидели, как с нашего берега взвились в небо с гулом объятые пламенем бочки, после того, как лязгнули сразу же вслед за взрывами катапульты.
Так просыпаться — врагу не пожелаешь. Хотя нет, только ему и пожелаешь.
Гул и треск пламени, панические крики людей, визг коней… Не утро, и совершенно точно не доброе. Злая ночь князя-оборотня началась.
Следующие взрывы сбивали с ног тех, кто дождался их стоя. Мы по-прежнему сидели на корточках, слившись с рельефом, поэтому почти не пошевелились. Только Хаген начал было выражать шёпотом глубоко матерные изумление и восторг, но тут же заткнулся, получив под рёбра локтями от Свена и Олафа одновременно.
Десяток бочонков с громовиком, наш последний запас, рванул почти в одно время. Небольшие задержки только усилили эффект. Земля с востока на запад вставала на дыбы, разрывалась со свистом мелкой галькой и ржавыми кольчужными кольцами, тем самым последним приветом от мертвецов Александровой Па́ди. Полукольцо взрывов окружило лагерь Вильгельма Завоевателя глубокими воронками, от которых расплывались огромные облака дыма в ночи. Казалось, будто Ад выпустил своих демонов на землю. Или не казалось. Но не Ад, и не своих.
Сквозь вой и визг чудом удалось расслышать птичьи крики. Справа, с востока, верещал стриж. Слева, с запада, свистел дрозд. Прямо над полем, почти над нашими головами, скорбно и жутко стонал сыч. Птички предупреждали ползавших далеко внизу на земле бескрылых. Мы со Всеславом задрали голову, силясь разглядеть в чёрном высоком небе, до которого не дотягивались ни языки полыхавших здесь пожаров, ни дымные клубы, треугольные силуэты. Казалось, что пару раз даже удалось.
Три последних взрыва, первая в мировой истории ночная бомбардировка, завершили подготовку к переходу к кульминационной части. «Дрозд» отбомбился по дальнему загону с лошадьми, которых было жальче всего. «Стриж» уложил свой бочонок точно в середину самого большого палаточного городка. Вернее, того, что от него оставалось после прилёта бочки с «русским огнём» и двух подрывов подземных фугасов, спрятанных в тех самых пролитых заранее низинах, которые захватчики сочли болотцами, встав вокруг, чтоб проще было набирать воду. «Сыч», Лешко-Икай, скинул свой груз на самой вершине холма, где встревоженно перекрикивались военачальники, глядя на творившийся у подножия Ад. Теперь уже не глядя.