Я отправился в один из банковских центров региона и пригласил банкира, потенциального источника информации, в индийский ресторан. Во время ужина мы не очень хорошо понимали друг друга из-за оркестра, игравшего музыку, от которой закладывало уши. После ужина мы отправились гулять по многочисленным барам, спрятанным в маленьких отелях в районе базара. Ночная жизнь на базаре была на самый разный вкус: Здесь были арабские бары, индийские бары, бары для западных людей.
Мы выбрали индийский.
— Вам туда нельзя. Это индийский бар, — сказал швейцар. Он не хотел показаться враждебным: если мы действительно хотели, то могли зайти, он лишь имел в виду, что нам не понравится его музыка и атмосфера.
Он направил нас в другой отель, в который можно было попасть, пройдя прямо через бар. Мы прошли к двери в дальнем конце, которая вывела нас в коридор, и на середине пути услышали музыку, доносившуюся с противоположного конца. Запахи индийских специй рассеялись. На столах показались чипсы и соус и мы узнали, что это заведение в стиле Дикого Запада.
Группа, игравшая музыку в стиле кантри, была родом с Филиппин, но звучала она не хуже любого коллектива из Нэшвилла. Это был священный для мусульман месяц Рамадан, и особые правила, налагаемые на барные группы в это время, предписывали, чтобы одновременно играли только два участника группы. Остальные участники сидели по краям сцены, ожидая своей очереди.
После нескольких пинт стаута банкир, к моему удивлению, начал облегчать душу. Он рассказал о методах, которые использовал, чтобы скрыть движение средств государства-изгоя, и назвал некоторые организации, для которых предназначались деньги. Я поддавливал на него, как мог, не переигрывая. Ничего записать было нельзя, но информация была простой и легко запоминалась.
Это был солидный прорыв.
К нам присоединились общие знакомые. Выпивка пошла на убыль, египетский друг начал дремать. Один человек оказался диабетиком, но настаивал на продолжении. Когда он поднялся со стула, я увидел, что он мокрый — он испачкался.
Расстались мы в три ночи, и уже через несколько часов я встретился за завтраком с пакистанцем из того же банка, что и информатор предыдущей ночи. Озвученная им схема перемещения финансовых средств государства-изгоя была еще более подробной, к тому же у него было больше новостей о политическом аспекте: в министерстве финансов знали, но особо не заботились о деньгах государства-изгоя. У меня уже было достаточно информации для отчета, поэтому я отправился домой и напечатал его на водорастворимой бумаге.
По телефону-автомату я назначил срочную встречу с главой резидентуры. «Увидимся в среду в 22:00», — сообщил я. На тренировках нас учили назначать встречи не на то время, когда они будут происходить на самом деле: среда в 22:00 на самом деле означала вторник в 21:00. Во вторник я ждал его в установленном месте встречи в 21:00, но он не появился. Я знал, что он, должно быть, не сверился с планом связи, и подумал, не вычел ли он 24 часа вместо 25, и вернулся через час, но его там не было. Следующей ночью нужно было попробовать еще раз.
Начальству нравились эти сложные процедуры, но они были не очень полезны, если никто не помнил, как их использовать.
На следующий вечер я чуть было не опоздал на встречу. По дороге туда я увидел арабскую женщину, которую сбила машина. Она была полностью закутана в традиционную черную абайю и чадру и упала на землю, как мешок с углем. К ней подбежали прохожие и подняли ее на ноги, но она снова упала. Из-за закрытого лица невозможно было оценить ее состояние. Я вызвал «скорую», убедившись, что никто другой этого не сделал, и попросил толпу прекратить дергать ее, на случай если у нее травмы позвоночника или шеи. Я поднял с нее чадру, чтобы лучше видеть ее и общаться. Это была женщина средних лет, плотного телосложения, она морщилась, но дышала и была настороже. Казалось, никто не возражал против того, что я снял с нее чадру. Я сказал ей, чтобы она успокоилась, и через несколько минут приехала машина скорой помощи.
Я покинул место аварии как можно скорее и смог вовремя добраться до места встречи. Шеф появился в 22:00. Он таки не проверил план связи.
— Я не был уверен, что это вы, — сказал он, — но все равно решил приехать.
Мы поездили по окрестностям, избегая района отеля «Шератон», поскольку там проходил съезд арабских разведывательных организаций.
Шеф прочитал мои отчеты и сказал, что в штаб-квартире оценили по достоинству мою разработку банковских дел. Мои сведения попадали в систему.
*****
Информации о целевых банках из штаб-квартиры поступало мало. Все, что они присылали, — это служебные записки, содержание которых неизменно оказывалось бесполезным. Начальник ближневосточного отдела гордился тем, что не было ни тревог, ни захвата заложников. Шеф секретной службы отправился в Лондон в свой пышный предпенсионный тур. Отпускные дни отныне должны были рассчитываться таким-то и таким-то образом. Время от времени монотонность рутины нарушалась предупреждением о контрразведывательном режиме в каком-нибудь малозначимом месте вроде Камеруна.
После моего отъезда за границу в штаб-квартире произошло серьезное сокращение бюджета. В наших водорастворимых сообщениях вдруг стали описываться «досрочные увольнения», когда сотрудникам предлагалось уйти, а также такие понятия, как «синергия» и «сотрудничество» для достижения этих организационных целей. Среди них было письмо от сотрудника, который решил уйти «досрочно», где он рассказал, как здорово прошел для него весь процесс досрочного выхода на пенсию. «Лучше поторопиться, это ненадолго», — посоветовал он. В другом послании обсуждалось обвинение, выдвинутое конгрессвумен из Калифорнии Максин Уотерс в том, что ЦРУ породило эпидемию крэк-кокаина в США. Более позднее расследование опровергло это абсурдное обвинение.
Штаб-квартира и мой начальник резидентуры были мной довольны. Я продолжал подливать выпивку пьяницам и выслушивать нескромные разговоры, которые возникали вновь и вновь. В то же время мне было трудно получить разрешение на то, чтобы предложить своим источникам работать на Управление. Я не понимал, почему штаб-квартира должна так стесняться проводить операции против государств-изгоев — особенно тех, которые задирают нос перед санкциями США и ООН.
В Центре опасались, что если мы закроем крупный банк, наша принимающая страна может объявить