Савватий наконец поднял глаза на хозяина.
— Я не вор и в сговоре с вором неповинен, — весомо произнёс он.
— А казна у тебя на дворе?
Савватий подумал.
— Я говорил Мишке, что бобылём живу. А подворье моё с башни как на ладони видно. Может, так он и смекнул, где тайник устроить.
Объяснение звучало вполне убедительно.
Акинфий Никитич положил на стол большую, как лопата, ладонь.
— Что же, отчего бы и не поверить? — угрюмо согласился он. — Но к тебе на двор я засаду помещу. Всё равно Цепень за казной приползёт.
— Твоя воля.
— Это ещё не всё. — Акинфий Никитич поскрёб ногтями столешницу. — Ты, Савватий, должен помочь мне поймать вора.
— Как? — удивился Савватий.
— Цепень где-то в Невьянске ошивается, а у нас — «выгонка». Рано или поздно солдаты изловят Цепня. Он себя не назовёт, не захочет к Татищеву в лапы. Выдаст себя за какого-нибудь шалыгу с Руси, и его запихнут в толпу к раскольникам. Вот ты и будешь ходить с Гаврилой к пленным на казённый розыск. «Выгонкой» командует Никита Бахорев, он вас пустит к допросу.
— А почему я? — не понял Савватий.
— Цепня в рожу знают лишь трое — Степан Егоров, я и ты. Больше никто его не видел. Мне со Степаном ходить на розыск не по чину. А тебе можно. Я скажу Бахореву, что ты ищешь своего беглого подмастерья.
Тайна, связанная с беглым мастером Мишкой Цепнером, неприятно придавила Савватия, но сейчас не стоило задавать вопросы хозяину.
— Прикажешь — так исполню, — непроницаемо пообещал Савватий.
— Исполнишь — награжу, — пообещал и Акинфий Никитич.
— Не обессудь, не надо, — мрачно ответил Савватий. — Спокой дороже.
— Иди давай восвояси, — отвернулся Акинфий Никитич.
В сенях Савватия дожидались два «подручника».
На морозе Савватий почувствовал, как устал за эту ночь. Хрустел снег под ногами. Невьянск тонул во тьме, а улица словно бы обрывалась в пропасть, в бездну — в пустое пространство заводского пруда. Савватий шёл и думал, что в такой глухой час у всего живого, наверное, кончаются силы жить. Умолкают плачущие младенцы, самые крепкие пьяницы сползают под столы, засыпают сторожа, праведники путаются в словах молитв, а убивцев гложет тоска. Нерушима лишь работа механизмов: мерно качается маятник курантов, медленно вращается над миром исполинский круг созвездий.
Савватий запустил «подручников» во двор и запер за ними калитку на крюк. Амбар оказался удобным местом для засады: узкое волоковое окошко смотрело как раз на тот угол дома, за которым стояли доски-тесины. «Подручники» в толстых тулупах пристроились на мешках возле окна.
Савватий вернулся к тесинам. Артамон разворошил их, одну уронил, и надо было поправить ряд как было, чтобы Цепень ничего не заподозрил. Савватий поднял и прислонил тяжёлую доску к жёлобу-«потоку». Затем полез в просвет между досками и стеной, чтобы руками разровнять снег. В ладонь ткнулось что-то твёрдое, как льдинка. Это был серебряный рубль. Савватий ещё пошарил в снегу и выловил ещё один рубль. Потерянные монеты из той казны Акинфия Никитича, что утащил Цепень. Савватий зажал их в кулаке и вылез из-под досок. Краденые деньги ему не нужны. Он отдаст их Демидову при случае.
Савватий направился к своему крыльцу.
В сенях было выстужено, однако из сумрачной горницы дохнуло печным теплом. Савватий прикрыл дверь. Горницу освещала только тихая лампада. Савватий ничего не ждал от пустоты своего жилья, но старая шуба на лавке вдруг зашевелилась и начала грозно подыматься. Савватий попятился. Из-под шубы вынырнул заспанный Кирша.
— Напугал!.. — сердито сказал ему Савватий. — Ты чего тут разлёгся?
Кирша широко зевнул, как собака.
— Дак я же вроде как в карауле… Ежели вернёшься, дак сразу узнаю. А ежели нет, дак с утра пойду к Никитичу за тебя лбом в половицы бить.
Сердце у Савватия защемило. Хоть кто-то о нём думает…
— Вот тебя-то как раз Демидов и послушает, — усмехнулся Савватий.
Но Киршу насмешка не смутила.
— Страшен сон, да милостив бог, — уверенно заявил он.
Глава третья
«Железны души»
Заводские приказчики — их было человек десять — ожидали Акинфия Никитича на высоком и длинном валу плотины. За гребнем вала торчали кирпичные трубы фабрик, вздымались их близко составленные тесовые шатры, покрытые серым от сажи снегом. Немного правее на плотине чернел большой бревенчатый балаган для затворов; возле него через вешняк был перекинут мост, защищённый оградой из брусьев. Вдали полого раскатилась рябая громада Лебяжьей горы с домиками Фокинских улиц и рощицей на верхушке. В чистом синем небе над заводом висела тёмная пряжа дыма.
Акинфий Никитич сбежал с Красного крыльца своего дома как молодой — в простом колпаке на затылке и в лёгком распахнутом тулупчике: дорогую шубу на заводе прожгло бы искрами. Впрочем, на заводе Акинфий Никитич всегда чувствовал себя молодым. Напрямик через двор он широко шагал к лестнице на плотину, а за ним шли Егоров и гости — Набатов и Осенев.
На плотине ждали приказчики. Они сняли шапки и без подобострастия поклонились. Акинфий Никитич тоже приподнял колпак:
— И вам здоровья, железны души. Пойдёмте скорей, заскучал я по делу.
Приказчикам было приятно, что их работа так занимает хозяина.
Среди заводских управителей, держась позади, топтался высокий и вихрастый парень; он виновато, но широко улыбался Акинфию Никитичу. Это был Васька Демидов, сын брата Никиты. Для своего батюшки Васька построил завод на речке Шайтанке, притоке Чусовой. Дай волю Акинфию Никитичу — он братца бы в землю вколотил, а вот племянник ему нравился: славный малый. Однако не стоило показывать приязнь, и Акинфий Никитич сделал вид, что не заметил Ваську. Всё равно тот рано или поздно подлезет к дядюшке и объяснит, за каким бесом притащился в Невьянск.
Акинфий Никитич дышал полной грудью и с гребня плотины оглядывал своё обширное хозяйство, словно вбирал его в себя. Дома в Туле у него над столом висел абрис Невьянского завода — копия из недавней книги генерала де Геннина. Но чертёж — это одно, а видеть все эти живые громады воочию — совсем другое.
Речка Нейва, запертая плотиной, разливалась необъятным прудом — сейчас он был ровным ледяным полем, — а затем в узком бревенчатом ущелье вешняка, сквозного прореза в плотине, она словно бы рождалась заново и с шумом катилась вниз по огромному деревянному спуску. Кипя чёрной взбаламученной водой, клубясь на холоде белым паром, Нейва огибала завод просторным полукругом и устремлялась дальше по своему прежнему руслу. За поворотом виднелось скопище лавок и амбаров невьянского торжища.
Под плотиной на правом берегу реки находились двухъярусный терем лесопильной мельницы и вытянутая хоромина медеплавильной фабрики, а на левом берегу теснился завод: старая и новая доменные фабрики, три молотовых фабрики, расхожая кузница и толпа малых фабрик — фурмовая, укладная, колотушечная, плющильная, якорная, жестяная, пушечная, проволочная… Заводские строения были опутаны дощатыми водоводами на сваях — ларями. Сеть из ларей смыкалась в двух рабочих прорезах плотины; над прорезами вздымались задранные крылья заслонок. На разветвлениях и перегибах водяных путей стояли бревенчатые башенки — колодцы. Все машины завода работали от водобойных колёс, а вода к ним текла по ларям.
Тридцать три года назад Акинфий Никитич сам распланировал этот завод: где соорудить плотину, как разместить домну, кричные и плющильные молоты, рудный двор, пильную мельницу, угольные сараи, мастерские, выезд наверх… Главные производства, требующие самой большой силы воды, надо придвинуть к плотине, а склады для припасов — угля и руды — надо убрать к нижним воротам: возчики не должны мешать переноске железа из фабрики на фабрику… Хитрая задача — отладить завод изнутри, чтобы разные работы не упирались друг в друга, не мешали. Общее дело должно связно и точно проворачиваться в недрах завода, словно зубчатые колёса в механизме часов.