Значит, до появления Васьки никакого демона в Невьянске не было… Размышляя уже о своём, Акинфий Никитич хлопнул Гришу по спине:
— Благодарю, что не смолчал, Гриньша… Работай с богом!
Акинфий Никитич вышел из фабрики, поднялся по лестнице на плотину и остановился, с высоты разглядывая Господский двор, башню и пруд. Луна высветила башню, словно та была огромным хрусталём-струганцом: серебро и чернота узких стен; взлёт столпа, по раскольничьи скупого на украшения, и нарядный хоровод арок на восьмериках; все грани ровно и точно сбегаются к острию шатра, к сияющей звезде «молнебойной державы».
Акинфий Никитич не разгневался на Ваську — наоборот, испытывал злое восхищение. Ай да молодец Васька! Вроде ластится к дядюшке, будто теля к матке, слёзы льёт — так родню свою любит, а жилы у него железные. Завод он построил; когда надо стало — башкирцев обманул; с Татищевым задружился; кусок Благодати оттяпал и даже с Лепестиньей спелся, как Невьяна сказала…
Это Лепестинья, ведьма, небось научила Ваську, как шайтана на привязь поймать, и Васька поймал — а затем спустил на Невьянск. Дескать, дядюшка, дай денег, не то хуже будет. Поначалу шайтан бесполезных людишек жрал: младенцев, стариков да солдат казённых, а как дядя отказал в деньгах, так шайтан сразу же и загубил знатного мастера — Катырина!.. Ох, Василий, ох, дорогой племяш, ох, драконье семя брата Никитушки… Истинный Демидов!
Глава десятая
Тайна каземата
Савватий спускался в подвал башни.
Верёвку он с собой не захватил, и пришлось размотать кушак; конец его Савватий привязал к кольцу в крышке лаза, а крышку для верности придавил ещё и чугунной плитой. По кушаку он сполз в проём и повис в пустоте: ноги не доставали до пола примерно аршин с четвертью. Савватий спрыгнул.
Ещё наверху он убедился, что в подвале никого нет, и теперь озирался без опаски, но со странным волнением. Тайный каземат оказался не таким уж и большим. Изначально он был построен зодчим Нарсековым, и Савватий сразу различил кирпичный короб, выложенный внутри каземата мастером Злобиным: стены короба смыкались с изгибом сводов. В одной из стен темнела глубокая и узкая ниша; в ней кирпичные ступени вели к дверке, окованной железом. Савватий понял, что за дверкой — подземный ход, соединяющий башню с господским домом. Савватий потолкал дверку — отворяется внутрь, но заперто на амбарный замок с внешней стороны.
Главным сооружением подвала, конечно, был громоздкий кирпичный водовод; длинный, глубокий и широкий, он вытянулся вдоль торцовой стены. Его ложе обмазали глиной и обожгли, как гончары обжигают кувшины. По ложу струился поток — та самая подземная речка Леонтия Злобина. Она водопадом вываливалась из арки в правой стене и утекала в отверстие, пробитое в левой стене. Подвал был заполнен неумолчным шумом воды.
У левой стены высился горн — такой же, как пробирный горн в башне, и дымоход его точно так же был проложен где-то в толще кладки. В чёрной пещере горна полыхал слабый огонёк — он-то и освещал каземат. Чудилось, что неведомый плавильщик ненадолго отлучился и скоро вернётся.
Савватий понял, что здесь, в подвале, работал какой-то мастер. Какой?.. Ответ напрашивался только один — Мишка Цепень, кому же ещё тут сидеть!.. Савватий представил тоску безнадёжного заточения в этом каземате, и ему почему-то стало жаль, но не Мишку, а Демидова. Акинфий Никитич мог поступать беспощадно — и тем калечил свой божий дар, свою душу… Здесь Акинфий Никитич держал Цепня при тайном промысле, отсюда Цепень и сбежал… Несчастный Тараска Епифанов открыл ему крышку лаза и сбросил верёвку, а потом сгорел дотла на плитах подклета, как доменщик Катырин сгорел у курантов. Демон пособил Мишке обрести свободу, загубив сторожа, а Демидов лишь напрасно умножил тяжесть грехов на своей совести.
Чем же Мишка занимался? Савватий прошёлся по каземату. За горном, прислонённые к стене, стояли кожаные меха в клинчатой раме и водобойное колесо — деревянное, шириной в аршин. Колесо явно крутилось на водопаде — вон над лотком в кирпичах чернеют дырки от былых креплений… Колесо качало меха, меха раздували в горне пламя… Но для чего?..
Подвал был чисто прибран: ни лежака для узника, ни лавки, ни стола… Нет даже никаких инструментов — тиглей, щипцов, шуровок, разливных ложек… Демидов боялся, что его тайну разгадают, потому из подвала и вынесли всё, что выдало бы суть работы. А меха и колесо прятать незачем — они при горне и водоводе. Однако в этом было что-то не то…
Огонь. Почему в горне оставили огонь? Почему не загасили? И почему нет ни коробов с углём, ни вязанок дров?.. Не давая ответа, пламя весело и беззвучно играло языками под закопчённым сводом печи, продеваясь сквозь колосниковую решётку. Савватий наклонился и заглянул в дровяную камору. Огонь пылал на пустой лещади — на печном дне, словно куст вырос на голой скале. Ни дров, ни угля. Просто огонь сам по себе. Но как это возможно?..
Савватий не успел осмыслить увиденное. За дверью в подземный ход в замке ржаво заскрежетал ключ. Кто-то шёл в подвал.
Савватий метнулся к своему кушаку, что свисал с потолка — из проёма лаза. Подпрыгнув, Савватий сразу ухватился за конец, рывком подтянулся и перехватился. Он успеет забраться, пока гость возится с запором, и вытащит за собой кушак. Потолок подвала — в тени, свет из горна до него не достаёт, и дай бог, чтобы гость не заметил зияющий лаз… Но кушак тихонько затрещал от внезапной тяжести — и оборвался. Савватий упал на пол.
В голове промелькнуло всё, что могло быть дальше: входит Демидов, видит его, начинается драка, а Демидов — дюжий медведь, и Савватий, если получится, вырывается, бежит в подземный ход… А потом? Демидов не простит и свою тайну не выпустит на волю. Он всё равно изловит Лычагина в Невьянске. Если не убьёт, то заживо сгноит здесь же, в каземате, как хотел сгноить Мишку Цепня… Ему не привыкать… Но в каземат вошёл Онфим.
Слепой Онфим.
Савватий очень осторожно и медленно поднялся на ноги. Онфим стоял у прохода и поворачивал голову то направо, то налево. Слух у него был как у лесного зверя. Он услышал бы и шорох одежды, уловил бы и дрожание воздуха от движений человека. Но каземат был заполнен шумом водопада и бестелесным колыханием холода от подземного потока.
Онфим сделал шаг-другой и очутился прямо напротив Савватия. Затаив дыхание, Савватий смотрел в его дикое, изуродованное лицо, смотрел на чёрную тряпку, закрывающую выжженные глаза. Он мог бы кинуться на Онфима, сдавить руками ему горло и задушить… Наверное, Демидов так и поступил бы на его месте. Это самое разумное. Но есть вещи выше расчёта. Душа — ничему не цена. И Савватий не пошевелился.
Онфим отвернулся и шагнул в другую сторону. Вытянув руки, он начал ощупывать горн. Его растопыренные пятерни проникли сквозь огонь, словно сквозь свет. Савватий не в силах был отвести взгляд от безумного зрелища: руки Онфима, оплетённые пламенем, невредимо трогали решётку, а потом и лещадь. Онфим ничего не чуял. Не ощущал, что в горне горит огонь.
Затем Онфим переместился к водоводу. Савватий понял: ключник тщательно обшаривает каземат. Демидов проверил вход в подвал снаружи, а ключник проверяет подземелье изнутри. Одно дело на двоих.
За спиной Онфима Савватий мягко проскользнул к узкой нише в стене, поднялся по ступенькам и нырнул в подземный ход.
Ход оказался изогнутым, и свет из подвала башни бледно озарил его только до поворота. Савватий был здесь впервые, но сразу догадался, как расположены башня и господский дом, и на развилке повернул не налево, к церкви, а направо. Длинная тень летела над ним по кирпичам свода.
Дверь в подвал господского дома Онфим за собой не запер — зачем? Ночь, все спят, в подвале только мыши. Теперь Савватию следовало найти в темноте дверь в сени. Это было уже нетрудно: по хозяйственным нуждам Степан Егоров, главный заводской приказчик, не раз водил Савватия в демидовские закрома. Немного поблуждав среди арок, простенков, дощатых перегородок и составленных друг на друга сундуков, Савватий отыскал дверь и замер перед ней, прислушиваясь. Надо определить, есть ли кто в сенях. Нельзя, чтобы кто-то увидел, как он шастает по господскому подвалу.