— А я тогда кто? — улыбнулась Вета. — Что за животное?
— Ты у нас котенок. — Руденко ласково провел рукой по ее черным густым волосам. — У тебя кошачья пластика, кошачья непредсказуемость…
— И молоко я люблю, — хмыкнула девушка.
Тренер видел, что настроение у нее паршивое, но силы еще остались. А значит, она обязательно победит. Возьмет себя в руки и победит.
— Иди переодеваться, — сказал он.
Веточка стояла у выхода на ковер и ждала, когда объявят ее имя. Последний номер с ее любимой змейкой должен был решить все. Эту композицию Вета отработала до мелочей, каждое движение, каждый вздох был продуман. Но сейчас сердце трусливо замирало, вернулись прежние сомнения, прежние страхи. К тому же снова разболелась нога.
Зрители тоже ждали. Она снова чувствовала каждый взгляд, каждую улыбку. Она должна была выйти и победить, и она шагнула вперед.
Тотчас в зал ворвалась бесшабашная, задорная мелодия. Лента закружилась вокруг гимнастки, словно приглашая на танец. И Вета исчезла — на ковре, задорно отстукивая воображаемыми каблучками, заплясала смешливая, дерзкая кокетка. Она напропалую строила глазки и надувала губки, вовсю заигрывая с залом. Она обворожительно шелестела складками юбок в виде одной-единственной ленты. На ковер летели букеты: зрители не могли оторвать от нее глаз. Казалось, пылкие юноши готовы стреляться из-за этой красотки. Но, скромно потупившись, прячась за лентой, как за вуалью, одним взмахом руки она пресекала распри. «Я не буду принадлежать никому!» — звучало в гордых, стремительных движениях.
«Только музыке!»
«Только ветру!» — и лента овевала ее, подобно бризу.
«Только морю!» — и лента волнами окутывала гибкое тело.
«Только солнцу!» — и лента резким жарким лучом вспарывала воздух.
Но кокетка есть кокетка, снова надувались губки, в глазах зажигался огонек. И каждый в зале видел, что сердце красавицы страстно жаждет любви.
«Да, я буду принадлежать только любви!» — пело ее тело, теряясь в сумасшедшем смерче, который поднимала ленточка, вышедшая из повиновения.
«Любви!» — требовала она, в бешеном темпе кружась вдоль тела красавицы.
«Любви!» — вторило ей каждое новое па.
«Любви!» — сливались воедино неуловимые движения ступней, шеи, пальцев.
Музыка становилась настойчивее, нетерпеливее, казалось, сейчас все решится. В последний раз лента взлетела вверх, чтобы рухнуть в объятия девушки, словно очередной поклонник к ногам прелестницы. Но вдруг зал громко застонал — лента упала на ковер, едва коснувшись ловких, маленьких пальчиков кокетливой танцовщицы. А сама недавно бесшабашная, хохочущая красавица замерла на ковре в нелепой, неудобной позе. Пестрый гольф немного сполз с ноги, и зрителям первых рядов стало видно перебинтованную лодыжку.
ЧАСТЬ 2
В раздевалке было полно народа, и каждый норовил продвинуться поближе к гимнастке, которая едва не стала чемпионкой мира.
Судьи сняли с Веточки за последний промах всего несколько очков, но это решило исход соревнований совсем не в ее пользу. Хотя зрители добрых пять минут после объявления результатов хором скандировали «Несправедливо!». Они кричали это на разных языках мира. Однако ничего уже нельзя было изменить, досадная случайность помешала Елизавете Титовой пробиться на самый верх мирового спорта. Да, именно случайность, ведь гимнастка не ошиблась, не забылась, просто неожиданная боль в ноге помешала ей сделать правильное движение. И Вета оказалась на ковре спустя секунду после падения ленточки, которую ей так и не удалось поймать.
Теперь в раздевалке ее откровенно разглядывали соперницы, чужие тренеры, обслуживающий персонал. И когда сквозь эту толпу удалось пробраться бабушке и Ларисе Евгеньевне, Веточка уже была сама не своя. Весь ужас положения дошел до нее с полной отчетливостью. Сколько сплетен добавится к ее уже пошатнувшейся репутации!
— Где Борис Аркадьевич? — стараясь говорить, спокойно спросила она жену тренера.
— Пытается поговорить с судебной комиссией, — нехотя призналась та, — ты нормально себя чувствуешь?
Вета не успела ответить, сильная рука бабушки выхватила ее из толпы любопытствующих, и вскоре три женщины оказались в прохладной тишине коридора.
— Тебя ищут журналисты, — шепнула Тамара Ивановна внучке, — надо сматываться.
Вета хотела возразить, что сейчас не время для шпионских игр, но вдруг почувствовала такую усталость, что лень стало не только разговаривать, но и вообще жить.
— Тома, она какая-то совсем зеленая, — испуганно заметила Лариса Евгеньевна, вглядываясь в лицо девушки.
— Черт возьми, я забыла сумочку там, в ряду!
— Какая сумочка, Тома! Ты понимаешь, что твоя внучка…
— Понимаю, не дура, — рявкнула бабушка, обмахивая Веточку кружевным платочком, — у меня в сумке нашатырный спирт. Пригодился бы.
Вета открыла глаза и с натугой оторвалась от стенки.
— Не надо спирта! У меня нога…
И она провалилась в спасительное забытье.
…Веточка очнулась от громкого плача и причитаний. За журнальным столиком в своем номере она увидела Тамару Ивановну, которая безуспешно пыталась всучить Кире стакан с водой.
— Это я, я во всем виновата! — надрывно всхлипывала подруга.
— Почему это? — поинтересовалась Вета, приподнимаясь на локте.
— Очнулась, — обернувшись к ней, констатировала бабушка.
Кира запричитала с новой силой.
— Что это с ней, бабуль? — деликатным шепотом спросила гимнастка. — Неужели из-за меня так убивается?
Тамара Ивановна присела на кровать рядом с внучкой и, задумчиво почесывая переносицу, сообщила:
— Точно, из-за тебя. Говорит, что-то там напутала с мазью, вот у тебя нога и разболелась не вовремя. Кожа-то вся в этом месте сожжена,
Вета недоверчиво покосилась на свою злосчастную лодыжку, но ничего страшного не увидела. На месте растяжения красовалась новая повязка.
— Веточка, милая, прости меня, Христа ради! — голосила Кира и, натыкаясь на мебель, подлетела к девушке. — Дура я, дура проклятая! — Она снова заколотилась в истерике, комкая Веточкино одеяло.
Вета все еще не могла понять, в чем дело. Неужели из-за дурости подруги она завалила последнюю композицию?! Это выглядело так нелепо, так несправедливо, что гимнастка отказывалась в это верить. Но даже ее здравомыслящая бабушка, эта неунывающая особа, сидела сейчас с непроницаемым лицом и только кивала, поддакивая слезным признаниям Киры.
— А где Борис Аркадьевич? — спросила Вета, лишь бы не думать о том, что случилось.
— Они с Ларисой держат осаду, — хмыкнула бабушка, — к тебе вся журналистская братия Парижа ломится. Да еще и спецкоры остальных стран-участников.
— Что, серьезно? — делая вид, что ей льстит такое внимание прессы, прощебетала Веточка, но не выдержала и рявкнула на воющую в ногах Киру: — Да уймись ты наконец! Сколько можно!
Тамара Ивановна хихикнула, но, перехватив грозный взгляд внучки, осеклась. Что-то бормоча себе под нос, она схватила Киру в охапку и, проявив недюжинную силу и сноровку, поволокла ее к выходу. Кира