Только сейчас, сосредоточившись на новой задаче, он вдруг осознал, как долго плыл по течению: в сущности, с тех пор, как попал в плен к французам. Несколько лет провел в плену, где жизнь свелась к выживанию и отчаянной надежде рано или поздно выйти на свободу. Затем пришли годы покаяния: став учеником и служителем брата Эммануэля, он странствовал по бельгийской глубинке, жил просто и скудно, помогал больным и увечным — и многим помог, — но никогда не ощущал, что это его призвание. Даже будучи довольным жизнью, ничего за ее пределами для себя он не видел — и не хотел.
А потом его нашел Симон. При первой встрече Лукас от него шарахнулся: страшно было покидать новую жизнь, ставшую привычной, но в последующие дни понял, что настало время вернуться к прежней жизни.
Первые осторожные шаги привели его в Брюссель. После Ватерлоо в этот город хлынул поток раненых. Лукас не закончил академию и не стал хирургом, но его навыки костоправа и умение оказывать первую помощь помогли спасти немало жизней. Он обрабатывал раны, вправлял вывихи, лечил переломы и даже использовал свой дар исцелять, что порой пробуждался в нем при виде чужих страданий и вызывал в нем по меньшей мере удивление.
После битвы он принял предложение Симона вернуться в Англию: сперва в его беркширское поместье, затем в особняк на тихой лондонской улочке. В этом уютном небольшом доме Лукас провел детство: после смерти родителей его приняли дядюшка и тетушка, родители Саймона, и вырастили как сына, и сейчас он поселился в той же комнате, где жил в детстве. Саймон и в самом деле стал ему братом: много лет они провели бок о бок, вместе учились, катались верхом, шутливо спорили, что лучше: армия или флот.
Лукас вошел, открыв дверь своим ключом, взял в прихожей оставленную для него лампу с прикрученным фитильком и начал подниматься по лестнице. Его комната находилась в передней части дома, но, проходя мимо небольшой гостиной, соединявшей спальни хозяев, он заметил, что из-под двери сочится свет.
Должно быть, Симон еще не лег, подумал Лукас, и постучал в дверь. Получив разрешение войти, от сцены, представшей его глазам, такой уютной и мирной, на сердце у него сразу потеплело. Хозяин отдыхал на турецком диване, вытянув ноги к огню и обнимая одной рукой жену. Сюзанна, прильнув к мужу, кормила грудью малютку дочь. Мать и дитя были укутаны мягкой шерстяной шалью, так что виднелась лишь темная макушка младенца.
— Сюзанна, — тихо сказал Лукас, — вы с Мэделин прямо Мадонна с Младенцем.
— Так и есть, — тепло откликнулся Симон и погладил жену по плечу. — Сюзанна встала покормить дочурку, и я решил составить ей компанию. А как твой первый сольный выход в свет?
— На удивление неплохо. — Осторожно, чтобы не потревожить спящих домашних питомцев — полосатого кота Лео и пса-дворнягу Руперта, — Лукас опустился в кресло, стоявшее под углом к дивану. — От открытого презрения меня защищал статус завидного жениха. Потанцевал с несколькими знакомыми дамами, а потом произошло нечто любопытное…
Сюзанна с сонной улыбкой повернулась к нему:
— Насколько любопытное?
— В середине вечера в зал вошла женщина в черном. Все шарахнулись от нее, словно от разносчицы чумы. Послышались гневные шепотки, из которых я понял: дама недавно разведена, и свет считает ее презренной распутницей, коей нет прощения.
Симон поднял брови:
— Это, случайно, не леди Деншир? Я слышал об этом скандале, но подробностей не знаю. Уверен, что ты-то не бросился бежать!
Что ж, Симон хорошо его знает.
— Нет, напротив, поскольку мы оба оказались изгоями, я пригласил ее потанцевать и сразу понял, что уже знаком с ней: мы знали друг друга еще до того, как я поступил на службу. Тогда ее звали Кенди Дуглас, и я не встречал никого честнее и откровеннее.
— Она рассказала тебе свою историю? — с любопытством спросила Сюзанна.
— Да, и я пообещал, что помогу ей. — Лукас вкратце изложил историю Кенди, закончив так: — Надеюсь, вы не станете возражать, что я пригласил ее завтра к нам на ужин. Подумал, что с вашей помощью мы сможем восстановить справедливость.
Сон с Сюзанны как рукой сняло. Теперь она сидела, выпрямившись, ее зеленые глаза сверкали.
— Лукас, ты веришь этой женщине?
— Верю, без сомнений, — ответил он. — Мое мнение основано скорее на ощущениях, чем на фактах, но да, я считаю, что Кенди Дуглас сказала правду.
Сюзанна перевела взгляд на мужа:
— Значит, мы должны ей помочь. Женщины очень часто становятся жертвами жестоких и бесчестных мужчин!
По ее тону было ясно, что решение уже принято и обсуждению не подлежит. Учитывая тяжелое прошлое Сюзанны, Лукас не удивился, что она готова помочь каждой женщине, ставшей жертвой мужчины.
Симон был согласен с супругой, так что просто кивнул и сказал:
— Что ж, завтра за ужином выслушаем ее историю и обсудим, что можно сделать.
Лукас вдруг кое-что вспомнил:
— Много лет назад, еще до того, как попасть в плен, я оставил здесь, в доме, сундучок со своими вещами. Он еще здесь или, когда меня сочли погибшим, от него избавились?
Симон застыл на месте:
— Разумеется, я не трогал его! Он стоит в моей гардеробной, в дальнем углу. Если хочешь, можешь забрать.
— Ты даже не убрал его на чердак? — удивился Лукас.
— Мне хотелось чувствовать, что ты рядом, — тихо ответил Симон. — Никогда его не открывал, но мне было легче от того, что он рядом.
Лукас ощутил болезненный укол вины. Долгие годы, пока он скрывался ото всех и пытался примириться с собственной совестью, названый брат считал его погибшим…
— Прости. Такого я не заслужил.
— Да ты о чем, братишка! О ком же мне беспокоиться, как не о тебе? — И Симон одарил его открытой, какой-то мальчишеской улыбкой. — И я оказался прав, верно? Ты выжил!
— Не потому, что не пытался умереть, — сухо заметил Лукас.
Симон и Сюзанна рассмеялись, и ему стало немного полегче.
— Что ты надеешься найти в этом старом сундучке? — спросила Сюзанна. — Или мне не стоит спрашивать?
— Лучше не спрашивай, — колко заметил Симон.
— Я не помню всего, что там было: кое-какие документы, книги, сувениры, но главное — офицерский морской кортик. Вот он-то меня и интересует, — объяснил Лукас. — В Торсей-хаусе, где живет сейчас Кенди Дуглас, на