Татищев, кутаясь в епанчу, ожидал его у крыльца храма. Акинфий Никитич не спеша, напоказ три раза осенил себя знамением в три перста. Народ обтекал его с обеих сторон. Татищев нетерпеливо дёрнул щекой.
— Никитин, надо потолковать о брате твоём, — сказал он, — о цегентнере.
— А что неладно с цегентнером? — взъерошился Акинфий Никитич.
В борьбе со старшим братом Акинфием ревнивый Никита Демидов ещё лет десять назад метнулся в Берг-коллегию на казённую должность — стал цегентнером, сборщиком налогов. Дурак. Он думал, что через Берг-коллегию сможет прижать непреклонного Акинфия, а вместо этого должен был драть долги с тульских заводчиков и в итоге перессорился со всей Тулой.
— Да с ним давно неладно, — усмехнулся Татищев. — Ежели точнее, то со всем вашим семейством. Со времён Выи ты гонителем брата слывёшь.
Татищев намекал на дела 1720 года. Он тогда только-только возглавил горное правление и сразу ухнул в заваруху с Выйским заводом. Мало того что Акинфий строил там доменные печи вместо медеплавильных горнов, так ещё и Никита, младший сын комиссара Демидова, написал донос, что отец и старший брат обманом увели Выйскую рудную гору у какого-то мастерового, который нашёл её сам и первым подал прошение, а Татищев, мол, ту бумагу злодейски похерил за взятку от Демидовых. Укрощая Акинфия, Татищев одновременно доказывал, что чист, что не брал денег, а гора и вправду объявлена комиссаром. Татищев тогда готов был убить всех Демидовых.
А причина заключалась в Никите Никитиче. Батюшка уже восемь лет как выделил его из своего хозяйства, отдал в Туле усадьбу и винокуренный завод, однако Никита хотел на Урал. Хотел туда, где отец и старший брат вырастали до небес. Никиту-младшего терзали зависть и ревность. Ну и жажда богатства, конечно. Он, Никита, всегда был с червоточиной. И он состряпал донос. Если начальство поверит, то отдаст рудную гору на Вые дураку-мастеровому, а Никита потом её выкупит. Капитан Татищев еле разгрёб эту кучу демидовского дерьма. Выйскую гору присудили всё-таки комиссару. Её стали называть Высокой; поначалу под ней задымил Выйский завод, а вслед за ним вздыбил трубы могучий Нижний Тагил. Но ни батюшка, ни Акинфий не простили Никите-младшему подлой уловки.
Из тех событий Акинфий Никитич сделал важный вывод: кто ближе — тот и опаснее. Поэтому никого нельзя подпускать вплотную к себе, особенно брата Никиту. И он держал Никиту в отдалении — даже в тульских делах. А Никита всё равно лез к нему, получал отпор и бесконечно жаловался.
— Мне плевать, кем я слыву, — Акинфий Никитич пожал широкими плечами. — Собака лает — ветер носит. А мои заводы цветут и множатся.
Народ почти разошёлся от церкви, и Акинфий Никитич увидел возле крыльца племянника Ваську. Тот уныло топтался, опасливо поглядывая на дядю и горного командира. Рядом стояла Невьяна в меховой душегрейке.
— В твои семейные дела, Никитин, я соваться не буду, — сказал Татищев. — Но слово замолвлю. Цегентнер, брат твой, — сутяжник. И мне его рожей любоваться не в радость. А вот сын у него — добрый заводчик. Помоги ему.
Акинфию Никитичу тоже нравился племянник, но признаваться в том не следовало. Акинфий Никитич надменно приподнял бровь:
— И чем же Васька хорош, капитан?
— Завод построил — и оное немало для его лет. И плутней не затевает, не то что ты. Он всем в пользу и казне тоже. Дай ему развернуться, Никитин.
— А то что? Снова из меня перья выщипывать начнёшь?
Татищев поморщился.
— Ты не вьюноша, Никитин. Старших сынов ты от дела отстранил. А младший сын — ещё отрок. Помоги племяннику сегодня, а завтра он твоему наследнику поможет. Он благодарный. Однако ж спорить я не буду.
Татищев закинул на голову колпак епанчи и пошагал прочь.
Акинфий Никитич ещё подумал, подрагивая подбородком, и зыркнул на Ваську: ладно, подойди! Васька подбежал торопливой рысцой. Был он какой-то неуверенный, помятый, глаза красные, словно пьянствовал всю ночь.
— Говори! — приказал Акинфий Никитич.
Судя по всему, Васька заранее заготовил жалобную речь.
— Батюшка мой — брат тебе, дядя Акинфий… — начал он.
— У моего кармана братьев нету! — грубо оборвал его Акинфий Никитич. — Не нуди! Чего надобно тебе?
— Надобно в долг на три года пять тысяч для Баранчинского завода, — тотчас объявил Васька, глядя на Акинфия Никитича собачьими глазами.
Акинфий Никитич молчал — тяжело и напряжённо.
— Помню, что ты моего батюшку на свои горы не пускаешь… Бог тебе судья. Но клятву даю, что батюшкиных проказ я повторять не буду…
Никита-младший лез на Урал настырно, как вороватый кот в погреб со сметаной. Пять лет назад он бегал по Берг-коллегии, надеясь заполучить место на речке Сысерти; Акинфий Никитич уговорил генерала де Геннина не отдавать Сысерть Никите и самому построить на ней казённый завод. В злой досаде Никита купил на Каме у купца Тряпицына Давыдовский заводик — и разорил его за три года. Тогда Никита нацелился на земельные отводы брата по речкам Ревде и Шайтанке: не слишком ли богато Акинфию иметь сразу два пустых места? В Коммерц-коллегию полетел очередной донос. И генерал де Геннин решил уступить. Речку Шайтанку горная власть всё-таки отдала Никите. Налаживать завод Никита отправил сына Ваську.
Акинфий Никитич смотрел на Ваську — и узнавал себя в молодости. Он тоже был где надо — настойчив, где надо — почтителен. И про Ваську он не обманывался: ежели требовалось быть жёстким или коварным, Васька был и жёстким, и коварным, иначе не построил бы свою крепкую Шайтанку. Но злобы, изменничества и алчности Васька в себе не таил, это уж точно. Акинфий Никитич даже завидовал, что Васька — его племянник, а не сын.
Порой Акинфию Никитичу хотелось отнять его у брата, как брат отнял у него сына Прошку. Тот жил в Туле при матери и бабке, и Никита Никитич подмял его под себя, женил на родственнице своей жены. Прокофий перенял от дяди всё самое худшее; иной раз Акинфий Никитич задавался вопросом: Прошка-то его ли сын? По наущению дяди взбалмошный Прошка тоже полез на Урал, написал горному начальству прошение, чтобы ему отдали казённые Алапаевский и Синячихинский заводы. Это прошение Акинфий Никитич заворотил взяткой. Старшего сына он отгонял от Урала так же беспощадно, как и младшего брата. Может, отыграться у Никиты, пригревая Ваську?..
Невьяна издалека наблюдала за разговором дяди и племянника.
— А зачем тебе, Василий, завод под Благодатью? — уже мягче спросил Акинфий Никитич. — Неужто в своих палестинах рудного гнезда не сыскал?
Васька как-то странно заелозил внутри расстёгнутого тулупа.
— На Чусовой-то ко мне чего-то шайтан привязался… — с трудом сказал он. — Башкирцы натравили… Попробую сбежать…
На Акинфия Никитича словно дунуло холодом — не земным, бодрым и здоровым, а подземным, рудничным, мертвящим. Акинфий Никитич понял: Ваську увидели. Отметили. Акинфий Никитич по себе знал это чувство. Ему стало пронзительно жаль славного парня. Лучшее, что следует сделать для Васьки, — это отвадить его от горных заводов, от демонов, которых заводы извлекают из недр вместе с железной рудой. И неважно, на какие свершения способен Васька. Неважно, какое возмездие заслужил брат Никита. Ваську ещё можно уберечь. Себя Акинфий Никитич не уберёг, а Ваську ещё мог.
— Не дам я тебе денег, — надменно сказал Акинфий Никитич. — Забудь про заводы. Уезжай в Тулу к отцу, а меня больше не тревожь.
Васька едва не заплакал. Акинфий Никитич отвернулся