— А мне-то почему? — спросил Савватий. — У тебя же сын есть.
— Ондрейка молодой, глупой. А ты — сам механической мастер. Должон понимать, что пруд с плотиной — тоже машина, токо сооружона из натуры, а не из железа. Она божье движение вод в заводскую роботу претворяет.
Злобин был первым помощником ещё у Никиты Демидыча, и Акинфий Никитич говорил, что Злобин для заводов — это Бог Отец Саваоф. Акинфий Никитич построил в Невьянске хоромы для Леонтия Степаныча, произвёл его в приказчики и назначил жалованье в тридцать рублей, но записал в свои крепостные, чтобы никто не отнял у него мастера. Злобин не возразил.
— Робочие прорезы в плотине ото льда прочищай пешнями кажно утро, — поучал Злобин. — Пешни в караулке, ключ от неё — у Егорова. Быки пред вешнячным двором весной укосинами укрепи, по два бруса клином. Иначе их льдом сомнёт и вешняк закупорит, и пруд поверху может хлынуть.
Вешнячным двором называлось пространство перед главным прорезом плотины — вешняком. От всякого речного мусора это пространство было огорожено сваями, а в паводок от льдин и плывущих деревьев разъятый проём вешняка защищали быки: врытые в дно треугольные срубы. Сейчас они уныло торчали надо льдом, как заиндевелые носы утонувших кораблей.
Откуда-то из недр зипуна Леонтий Степаныч достал помятую тетрадь.
— Вот тебе, Совватей, первейшее наставленье, — он потряс тетрадью у лица Савватия. — Держи. Это моя изография Невьи, фогельрись по-вашему.
Савватий раскрыл тетрадку, закапанную воском. На страницах Злобин начертил план пруда и карту всей реки Нейвы, которую Леонтий Степаныч называл «Невья», как привык ещё при Никите Демидыче.
— Всё ногами своими промерил, все заводи и западины обозначил и притоки главные — Горелку, Шуралку и Поскоку. Пущай Окиньша-то не забывает гонять по берегам Артамошку и подручников евонных, чтобы на устьях ломали у рыболовцов ихни загородки и заколы. А самое наиважное — тут смотри. — Леонтий Степаныч поплевал на палец и перевернул несколько листов. — Невьянский-то рости должон, и аз местичко сыскал для верхнего завода. Коли нову плотину отсыпать возле Слюдяного камени, получится другой пруд, и его можно прокопом с Таватуйским озером соединить. Тако море сообща разольётся, что вовеки не оскудеет, хоть три завода ставь. Это, Совватей, мой смёртный подарок Окиньше. Ноне ему то не надобно, однако ж время подойдёт — потребуется, ты и скажешь. Не потеряй чертёж.
Савватий посмотрел на старика, который хотел строить плотины даже с того света. Глаза у Злобина были истраченно-прозрачные, но зоркие.
Леонтий Степаныч возвёл дюжину плотин для демидовских заводов. Генерал де Геннин выпросил Злобина у Акинфия, чтобы соорудить плотину для Екатеринбурха. Своему плотинному мастеру генерал приказал во всём подчиняться Злобину, а потом в награду вручил Злобину золотой перстень.
— А теперь сюды поди, — позвал Леонтий Степаныч, забираясь с разметённой дороги в сугроб на обочине. — Замечаешь наледь на отсыпи?
Отсыпью назывался пологий склон плотины, обращённый к пруду. Весной на него с пруда, как живые, выползали груды поломанных льдин. Савватий обратил внимание, что снег на осыпи в одном месте поблёскивает.
— То просасывать плотину стало, — пояснил Злобин. — Уж не упомню, ряж тамо иль свинок, тридцать лет назад укладовал… Токо проело его.
Основой плотины, её костяком, служили бревенчатые срубы — плотные ряжи и решётчатые свинки. Савватий знал, что такое строение для заводских плотин придумал Леонтий Злобин — придумал уже давно, когда переделывал прорванную паводком плотину воеводского Невьянска. Поперёк речной поймы выкапывали ров; в него забивали сваи; на сваи насаживали срубы — те самые свинки и ряжи; из срубов во рву получалась стена вроде острожной; стену забивали глиной с камнями; трамбовали всё тяжеленными пестами на копрах; сверху засыпали землёй и наконец бутили заводской скат плитняком.
— Ежели я с Благодати не вернусь, то в межень здесь надо конаву откопать саженей десять в длину и глобиной сажени две, затем заколотить её глиной. Будет подземный заслон, коий оборонит плотину от прососа. Ты уж проследи, Совватей. Я такими заслонами башню от паденья уберёг.
Савватий поневоле глянул на башню: её очертания словно подрагивали в солнечной синеве; пылали на кончике шпиля «двуперстная ветреница» и «молнебойная держава». За башней, за линией крыш Господского двора, словно волшебный лес, высились белые столбы печных дымов Невьянска.
— Расскажи про башню, — попросил Савватий. — Никто ведь не знает толком, что там с ней приключилось и как вы дело уладили.
— Про башню? — хитро улыбнулся Леонтий Степаныч.
Башня начала клониться лет пять назад. Курантов на ней тогда ещё не было, поэтому доступа в башню Савватий не имел и вся история с уклоном осталась для Савватия тайной.
— Башню ещё Никита Демидыч затеял, — сказал Злобин. — Знамение ему явлёно было, что ли… Он сам место выбрал. Я говорил — не надобно там, да он не внял, торопился до скончания живота успеть, грехи, видно, замаливал. А зодчий, Ванька-то Нарсеков из Хлынова, меня и подавно не слушал…
Певучая, какая-то прадедовская речь старого мастера для Савватия звучала округло, будто с лёгким звоном катились кольца из серебра.
До смерти Никиты Демидыча зодчий Нарсеков построил палату и столп-четверик. Никто, кроме Злобина, тогда ещё не знал, что кирпичную громаду башни воздвигают над подземными ручьями. Но первые годы башня стояла прямо. А потом Акинфий Никитич уже с другим зодчим, с Костянтином Солминым, довершил дело отца, увенчал четверик восьмериками с шатром, и башня от их тяжести принялась медленно заваливаться: люшки — сваи под фундаментом — неудержимо просаживались в полужидкие, ползучие пески. Подвал башни вершок за вершком затопило чёрной холодной водой.
Акинфий Никитич спохватился лишь после визита поручика Кожухова, который искал в подвале башни мастерскую по чеканке фальшивых денег. Акинфий Никитич приказал Леонтию Злобину исправить беду. По своему плотинному ремеслу старый мастер лучше всех прочих понимал, как слагаются земные пласты. И Злобин взялся за дело. Он пробил разведочные «дудки» рядом с башней и выяснил пути глубинных течений. Выпрямить башню обратно Леонтий Степаныч не мог, но обещал остановить уклон.
— Ручьи-то подземны в песках хрящёвых на сторону николи не отвесть было, — улыбаясь воспоминанию, рассказал Савватию Леонтий Степаныч. — От плотины под Господским двором ниже хрящёв пласть широконько на скат простёрлася, так что наверх вода не подымется, а где острожны городни поставили, тамо в недре был вроде как берег крутой, уступ из суглинка и костыги. Словом, ручьям глубинным ход токо сквозь люшки башенные… И я решил тоё ручьё всё воедино сплести в цельну речку — как верёвку из ниток свить, да и пропустить её через подвал, продеть под башней…
Сначала требовалось подготовить подвал. Воду из него вычерпали, всё высушили кострами и сложили из прокалённого кирпича в два слоя новый короб подвала — пол и стены: так, чтобы ни малейшей щёлочки для воды не нашлось. В противостоящих стенах проделали два отверстия и между ними соорудили кирпичный жёлоб — рукотворное русло для будущего потока. А уже за башней протянули под землёй до пруда лиственничную трубу.
— Почему же в подвале не труба? — спросил Савватий.
— Окиньша тако повелел.
Потом, согласно разметке Злобина, землекопы отрыли по Господскому двору наискосок две глубокие канавы, заполнили их глиной и утрамбовали. Канавы концами сходились на башне. Они служили подземными плотинами, которые своим объятием сгребли ручьи в общий водоток и направили его в подвальный жёлоб. Обезвоженные недра под башней окрепли, окостенели, уплотнились, и башня перестала тонуть в земле — падение остановилось.
Савватий был искренне поражён свершением Леонтия Степаныча. Он снова посмотрел на башню, спасённую старым мастером. Башня победно сияла. А под ней, значит, текла сквозь тьму неведомая людям речка.
— Ты волшебник, дядя Левонтий, — сказал Савватий.
— Не-е, — весело возразил Злобин. — Мастеру волшебство за обиду.
* * * * *
В этом году Рождество Христово пришлось на воскресенье,