Акинфий Никитич понял: небеса разгневались на него. Совсем недавно он отсудил у брата батюшкин Тульский завод — и пошло-поехало… В феврале 1730 года повесили племянника Ивана, отцеубийцу; летом обнаружилось, что башня в Невьянске дала уклон; теперь вот в Туле упала колокольня… Вся жизнь Акинфия Никитича будто пошатнулась в каких-то своих основах.
Николо-Зарецкую церковь Акинфий Никитич восстановил. Новую колокольню велел построить в стороне, через переулок, — и внезапно узнал в её облике черты Невьянской башни, словно кто-то предупреждал его: тебе нигде не скрыться… А в Зарецкой церкви, в той части, что недавно рухнула, соорудили усыпальницу для Демидовых. Как раз к завершению работ брат Никита убил свою дочь Татьяну. И в усыпальнице рядом с прахом батюшки Акинфий Никитич упокоил и невинную Танюшку с проломленной головой, и застреленного брата Григория, и повешенного племянника Ивана…
— Я виноват? — хрипло спросил Акинфий Никитич у батюшки.
— Виноват, виноват, виноват… — забормотал тот. — Виноват, что Васьки рядом с ними нету, внучонка моего!
— Васьки? — поразился Акинфий Никитич.
— Окстись, Акиня!.. — Батюшка лукаво улыбнулся ему. — Не к тем людям ты добрый!.. Глянь-ка в душу свою поглубже — тебе же Васька люб! Ты же строптивость свою потешишь, да и дашь ему всё, что он просит! Коли не умысел на Бирона с Шомбером, так ты и на Благодать Ваське денег дал бы!
Батюшка говорил верно. Акинфию Никитичу нравился племянник: он хороший, дельный и не злой. Акинфий Никитич не хотел отказывать Ваське — наоборот, искал повод, чтобы пособить. Да, завод под Благодатью таким поводом не был, однако же на Благодати свет клином не сошёлся.
— А Васька ведь обокрал тебя, дурака! — Никита Демидыч гневно затряс лестовкой. — Обманул коварно! Это он твою гору Татищеву подарил!
— Он просто сплоховал! — не поверил Акинфий Никитич. — Не свезло!..
— Ох, сказочки, сказочки, сказочки… — снова забормотал батюшка.
История с Благодатью и вправду была путаной, тёмной.
На речке Кушве под будущей Благодатью казна выделила Ваське место для рудника. Межевать землю туда приехали Васькин приказчик и казённый дозорщик. К ним и заявился вогул Яшка Ватин. Он хотел продать магнитные камни, украденные у Стёпки Чумпина. Ватин не скрыл, что Чумпин бережёт гору для Акинфия Демидова. Приказчик и дозорщик купили у вогула камни и привезли Ваське на Шайтанский завод. Так открылась тайна горы. Однако Васька, уважая дядюшку, не подал Татищеву прошение на Благодать.
Потом Васька рассказывал, что к нему на Шайтанку случайно заехал офицер Хрущёв, помощник Татищева. При виде магнитов Хрущёв обомлел — и велел срочно доставить камни к начальству. После Хрущёва прятать гору уже не имело смысла. Васька и дозорщик прыгнули в сёдла и наперегонки полетели из Шайтанки в Екатеринбурх. И Васька опоздал всего на полчаса. Дозорщик примчался первым, и гора Акинфия стала казённой.
— Внучок-то мой и казне послужил, и перед тобой не виноват, — сказал Акинфию Никитичу призрачный батюшка. — Казна под Благодатью место для завода ему дала, а ты бы не дал! И ты ему денег на завод одолжить готов, а казна того не может! Как удобно-то, Акиня! И вся причина — что лошадка в пути взбрыкнула! Ой как чистенько Васька свои делишки обстряпал! Со всех свою выгоду поимел! А ты богатющую гору потерял! Простодыра ты!
Акинфий Никитич впервые задумался о Благодати так, как мог бы думать Васька, — и его ошеломила правота батюшки. Васька получал ровно столько, сколько ему нужно было по его силам, а он, Акинфий Демидов, утратил всё! Хитрый Васька обвёл его вокруг пальца!
— Вот выползок братца моего!.. — страстно выдохнул Акинфий Никитич.
— Ласковый теля двух маток сосёт! — ухмыльнулся Никита Демидыч. — Ты приведи Ваську-то ко мне сюда. Я его обниму да поцелую!
Огромный, скорченный батюшка полыхнул багровым отсветом во все стороны, и Акинфий Никитич очнулся: а с кем он говорит в этом подвале?
— А кто ты? — спросил он.
— Кто я, кто я, кто я? — Пальцы батюшки опять проворно замелькали на лестовке. — Всё гадаешь, да, Акиня? Демон ли я от Лепестиньи, змей ли от алхимиста твоего, шайтан ли от Васьки?
— Ну не ангел же ты Благой вести…
Батюшка захихикал, как никогда при жизни не делал, и вдруг раскинул ручищи на половину каземата, озарившегося незримым пламенем.
— Это всё моё было! — прогремел он. — Я Никита Демидов!
Акинфий Никитич молчал. Он уже поверил, что перед ним дух отца, и всё равно молчал. Сердце его не затрепетало от радости встречи, не заболело в печали по батюшке. От Никиты Демидыча веяло мстительной жутью.
— Теперь я такой, Акиня! Теперь я призрак! — Никита Демидыч взглядом ощупывал лицо Акинфия Никитича. — Я ждал, когда же ты вернёшься в Невьянск, пленника твоего прогнал и в башне своей поселился!
— Зачем? — угрюмо спросил Акинфий Никитич. — На что я тебе нужен? Почему ты зверствуешь по огням в чужих обличьях и людишек губишь?
— А как иначе мне тебя дозваться? — ощерился Никита Демидыч. — Ты сюда не желал приходить! А я спасти хочу тебя, как долг отцовский велит! Тебя злые враги окружили, и я из преисподней на выручку поспешил!
— С врагами я и сам справлюсь.
— А Васька?! — крикнул призрак. — А Васька, Васька, Васька?!
— Васька не враг!
— Ты мне тоже не враг был, Акиня! — Огромный призрак заколыхался под аркой свода. — Только ты у меня всё отнял! И я уступил, потому как ты — мой сын возлюбленный!.. А Васька тебе не сын! Он брату твоему сын! Покуда он только одну Благодать у тебя утащил, да ведь он не остановится! Он умный! Он ловкий! Он всё у тебя заберёт — мне из бездны моей много видно! Ты и не почуешь, как он твой кулак по пальцу разожмёт! Он хочет быть как ты, а ты — первый! Значит, он тебя обойдёт! Всё, что я тебе от себя пожертвовал, он своим сделает! Выкинет тебя, как ты меня выкинул! Он — главный твой враг!
Гигантский призрак странно мерцал в своей арке, словно пламя билось в горниле печи. Акинфий Никитич смотрел на батюшку надутыми от ярости глазами. Батюшка ни в чём не лгал. Башня и вправду была его покаянным столпом. Цепень и вправду высвободился перед возвращением Акинфия. Сам он, Акинфий, и вправду в каземат не совался. И про Ваську всё совпадало.
— Приведи ко мне внучонка… Приведи, приведи, приведи, приведи!..
Никита Демидыч, великан, осел и скорчился под сводом подвала, будто хотел стать поменьше ростом и заглянуть прямо в глаза своему наследнику.
— Приведу, — сквозь зубы пообещал Акинфий Никитич.
— Слово? — жадно спросил призрак.
— Слово.
Призрак вспыхнул и бесследно исчез, но в горне с гулом взвился огонь.
* * * * *
Эта избушка словно затонула и лежала в полночи на дне зимы, как маленький кораблик, а внутри был заповедный летний день: медвяно пахло густыми травами, проточной водой лесных речек и мягким дымом костра. И Лепестинья тоже пахла сенокосами, ветрами, привольем, нежной щедростью любви. Не то чтобы она не ведала стыда, нет, однако в ней всегда неугасимо светилось божье плодородие, доброе изобилие урожая. Она была создана, чтобы дарить, и она знала себя, и грех было спорить с предопределением.
Приподнявшись на локте, Гаврила убрал волосы с её лица. Лепестинья понимающе улыбнулась. Гаврила провёл дрожащими пальцами по её скуле, потрогал опухшие губы. Вот это воспоминание он заберёт с собой в ад.
— Да не будет он карать, — негромко сказала Лепестинья. — Ну за что?
Лепестинья всегда говорила так, будто Господь был её соседом по двору, сердитым, но отходчивым и все его привычки ей давным-давно