Надзирателя к домне приставил Татищев. Он давно подозревал, что Демидов занижает количество произведённого чугуна, чтобы не платить лишние подати — их брали с каждого пуда. А узнать, сколько чугуна дала домна, было трудно: не тащить же чугун через весь завод, чтобы взвесить на контаре. И Татищев решил просто посчитать колоши. Одна колоша шихты — это два пуда чугуна. Пинягин караулил у колошника и всё записывал.
— Цельную треть чугуна Демидов утаивает! — Пинягин победно потряс перед носом у Гриши исписанной тетрадкой. — Цельную треть, прохвост!
— Ничего не ведаю, — ответил Гриша. — То хозяина дело, а моё — домна.
Он обогнул Пинягина, прошёл по мосту и ступил на колошниковую площадку, вымощенную чугунными плитами. Железный шатровый теремок над колошником был освещён изнутри — из жерла печи. Оттуда, из жерла, дышало нестерпимым зноем. Гриша снял шапку и наклонился над колодцем.
Кирпичная труба, облицованная изнутри огнеупорным камнем, внизу расширялась в распар — в главную ёмкость. И там, в распаре, шевелилась геенна огненная: сияющая каша из раскалённой и тающей руды, из жидкого чугуна, жидкого шлака — железного «сока», и тлеющего угля. В этой вязкой и комковатой каше медленно всплывали пузыри, поверху проскальзывали струйки лёгкого пламени, искрящимися звёздами внезапно вспыхивали куски сгорающего «мусора» — добавок в расплав. Жар и свет были такой силы, что внутренность домны казалась ангельски розовой. Гриша увидел, что расплав опустился уже на треть высоты печи — пора было пробивать лётку.
По мосту Гриша перебрался от колошника обратно на плотину, побежал к лестнице и по-мальчишечьи резво ссыпался к доменной фабрике. Вдали на башне куранты гулко били полночь — последний перезвон.
Гриша заскочил в казёнку, чтобы надеть кожаный запон — фартук с рукавами, защиту от искр и жгучей «трески». В казёнке Гришу встретил Чумпин. Он уже обжился на фабрике, мастеровые принимали его за своего.
— Голодный? — спросил Гриша. — Творожок хочешь? Матушка дала.
— Нет, — отказался Стёпка. — Все дают Степану еду. Много еды в животе, хватит. Хочу огонь смотреть. Надо работать.
На фабрику явилась новая смена мастеровых, все суетились, и Гриша тоже принял печь от доменщика Васильева. Чумпин топтался рядом.
— Песок на литейку я насыпал, опоки прочертил, — доложил Васильев.
— Видит он, глаза большие в голове, — за Гришу ответил Чумпин. — Иди куда. Мешать нам будешь. Мы сами.
Гришу охватило радостное воодушевление от предстоящего дела. К печи уже грузно шагал горновой в громоздких кожаных доспехах и с ломом в руках, за ним помощник катил тачку с мокрой глиной. Работные выходили на края литейного двора с топорами и клещами на крепких рукоятях; они готовились рубить и растаскивать полосы выпущенного чугуна. Гриша полез в боковую арку печи: он хотел заглянуть в утробу домны через фурму.
Фурмой называлась длинная чугунная воронка, вмурованная в глухую стену арки. Сквозь неё воздух вдували во внутренний объём домны. Из клюва клинчатых мехов в арку торчала долблёная труба — сопло, труба почти утыкалась в горловину фурмы. Взвывая в лад с выдохом огромных мехов, воздух мощным потоком летел из сопла в фурму и дальше в чрево печи.
Гриша выждал момент и сунул голову между соплом и фурмой. Жар пыхнул в лицо. Гриша успел увидеть пылающее варево, прошитое тёмными разводьями, — плавящуюся шихту и горящий уголь. По черноте вниз как жуки ползли огненные капли, их называли «пуговицами», — жидкий чугун. Месиво уже осело до нужного уровня: чугун стёк в горн — в каменный стакан с донышком-лещадью, а сверху скопился железный «сок» — отходы.
Рядом с Гришей тёрся Чумпин.
— Степану дай смотреть! — жадно потребовал он.
Вслед за Гришей он сунулся лицом к фурме и тотчас отпрянул от ужаса.
— Шуртан! — простонал он. — Опять Шуртан пришёл!.. Там он!..
Гриша оторопело подумал, что в распаре домны, в огне, ему тоже только что померещилась козлиная башка, но он не поверил собственным глазам. А теперь сердце сжалось от недоброго предчувствия.
— Не каркай, Стёпка! — оборвал Гриша вогулича.
Он выбрался из арки и решительно взялся за верёвку фабричного колокола. Дзынь! Дзынь! Дзынь! — звон оповещал о выпуске чугуна.
Горновой молча шагнул под свод печи и, горбясь, примерился ломом к лётке — закупоренному отверстию под темпельным камнем. Отверстие вело в горн, заполненный жидким чугуном. Тяжкий удар обрушился на спёкшуюся глину. Глина треснула, отвалились обломки, но лётка ещё не открылась.
Внезапно Чумпин выскочил к литейному двору и закричал:
— Шуртан в чувале!.. Шуртан!.. Бежать надо!..
Работные испуганно оборачивались на вогула.
А горновой его не видел и не слышал. Он снова ударил ломом в лётку.
Лётка сломалась. В глубине трещин блеснуло, и потом вывернулся первый большой кусок. И в тот же миг сквозь пробоину стремительно, будто выстрел, вырвался тонкий и ослепительный поток света.
— Бежать!.. — снова отчаянно взвизгнул Чумпин.
Посреди литейного двора световой поток словно споткнулся, распался кудрявыми стружками и тотчас, вращаясь, начал соединяться в лохматый, сияющий смерч. Наливаясь яркостью и силой, он грозно вздымался посреди фабрики, озаряя самые дальние закоулки и шатёр кровли над стропилами. Смерч крутился на месте, изгибаясь, и косые тени полетели как в хороводе.
Работные кинулись в разные стороны — в распахнутые ворота фабрики, в боковые двери, в укромные закутки. Всем было памятно, как недавно погиб старый доменщик Катырин. А ревущий вихрь, расшвыривая клочья пламени, пока ещё плясал сам по себе, точно упивался обретённой свободой и мощью.
Гриша застыл, поражённый страшным и прекрасным зрелищем — живым столпом из огня. Горячий ветер растрепал его волосы. Но Чумпин бросился на Гришу, обхватил его и потащил куда-то за двигающийся механизм мехов.
— Вода! — тоненько крикнул он.
Огонь боится воды!
Вогулич втолкнул Гришу в колёсную камору у стены фабрики: здесь под широкой струёй, падающей с жёлоба, неспешно вертелось на толстой оси огромное и склизкое водобойное колесо. Вода с его лопастей с плеском падала в неглубокий канал, выложенный кирпичом. Стены каморы сплошь бугристо обледенели от брызг, со стропил свисали ряды неровных сосулек.
А смерч будто камлал в опустевшей фабрике: то клубился, распухая, то свивался жгутом, то раздувался полотнищами-парусами; он взмывал ярким облаком, которое выворачивалось внутри себя пустотелыми огненными фигурами, превращался в парящий над литейным двором покров, колыхался волнами и разваливался на чехарду сполохов. Однако жуткая змеиная пляска демона без всякой причины оборвалась: огонь рухнул в песок литейного двора, подпрыгнул обратно, сцепившись в слепящее, гривастое колесо, и понёсся по опустевшей фабрике, разыскивая хоть кого-нибудь себе в жертву.
Чумпин следил за демоном сквозь щель в дощатой стене каморы.
— Вода! — снова крикнул он.
Теперь Гриша уже понял его.
В щелях стены запылало. Гриша и вогулич дружно метнулись в канал, в ледяную воду. И в тот же миг дверь каморы отшибло. Пламя впёрлось в камору чудовищным пузырём, замерло перед колесом — и рванулось обратно.
Демон никого не нашёл, чтобы сожрать. Но люди были не только внутри фабрики. И демон ручьём скользнул в арку домны и в дыру пробитой лётки. Он вернулся в печь. На разорённой фабрике всё потемнело, только по краю литейного двора, остывая, багрово угасала вытекшая из лётки лужа чугуна. В полумраке сбоку от домны с тупым скрипучим упрямством качались рычаги и двигалась рама мехов с обрывками сгоревшей кожаной перепонки — словно беззубая челюсть бесполезно жевала воздух.
А наверху, на колошниковой площадке домны и на рудоподъёмном мосту, надзиратель Пинягин, подмастерье Паньша и возчики с тачками, ничего не подозревая, ждали сигнала колоколом из фабрики, чтобы начать завалку шихты в колошник. Горящее варево в колодце распара просело вниз, то есть чугун сливали, и вторая труба над сводом лётки густо выдохнула сполохами и паром, но колокол всё не бил. И людей уже щипало морозом.
— Заснули они там, что ли? — проворчал Паньша.
Свет ударил из колошника в железный шатёр сильнее, чем взрыв. Из жерла домны повалили бурлящие огненные клубы, а затем, урча, взметнулся высокий столб пламени. Паньша припал на корточки, а возчики на мосту, заорав, ошалело шарахнулись вспять.