— Как Васька? — спросил Акинфий Никитич.
— Никак, — ответил Артамон. — Дитё малое, весь в слюнях.
Артамон оставил Ваську в его доме у дворни. Пускай Шайтанский завод сам разбирается со своим заводчиком, который впал в слабоумие.
Люди на улицах уступали путь кошёвке Демидова и кланялись. На перекрёстках толпились бабы с коромыслами, у кабака гомонили пьянчуги. Акинфий Никитич знал, что Невьянск взбудоражен известием о ночной «гари». На заводах давно уже не случалось такой беды. Раскольники жглись в Поморье — на Выге и на Кеми, порой вспыхивали последние убежища в лесах на Керженце, пылали скиты в Сибири — на Ирюмских болотах, на Туре и Тоболе, на Иртыше. Но уральские заводы эта напасть обходила стороной. А татищевская «выгонка» дожала древлеправославных. Что ж, придётся теперь Татищеву отдуваться перед Синодом. Может, укоротят ему ручонки.
Ворота «стаи» были распахнуты настежь, никто их не сторожил. По разгромленному подворью бродили уцелевшие насельники. Артамон подвёз хозяина к одному из крылечек. Акинфий Никитич вылез, огляделся и пошагал за дальний угол «стаи» — туда, где была часовня.
От часовни остался только огромный ворох страшных чёрных головней, из которого торчали обгорелые брёвна. Насельники закидывали пепелище снегом — метали его с лопат, но снег тотчас же таял, исчезал: где-то в недрах угольной груды ещё таился и тлел огонь. Пепелище курилось белым паром. Акинфий Никитич ощутил в воздухе странную пустоту, словно бы на месте погибших людей образовалась дыра и она всё никак не могла затянуться.
За работой насельников наблюдала матушка Павольга.
— Сбылось, как чаяли? — спросил её Акинфий Никитич.
— Господь помог, — непроницаемо ответила Павольга.
— А Лепестинья что? — это было важно для Акинфия Никитича.
— Вознеслась в сонм.
Акинфий Никитич кивнул. Он был удовлетворён. Бродячая игуменья больше не смутит народ сказками о крестьянском рае. И всё же Акинфий Никитич ощутил странное сожаление. Лепестинья боролась не за деньги. Ежели бы все враги у горных заводов были такими же, как Лепестинья, оба рая на земле воздвиглись бы — и крестьянский, и заводской.
— Кто ещё погиб?
— У старичка одного сердце лопнуло, — сказала Павольга. — И какой-то мужик в суматохе шею свернул. Беглый, мы даже имени его не знаем.
— Покажи покойников, — потребовал Акинфий Никитич.
Ему было нужно подтверждение.
Павольга сама повела Демидова к дальнему холодному амбару. Там, в сумраке, на голых досках топчана лежали два мертвеца. Акинфий Никитич с первого же взгляда узнал Мишку Цепня. Чернявый, морда крысиная, редкая бородёнка, тщедушный… Акинфий Никитич вспомнил, как встретил Цепня в кунгурской ратуше. Кабы не был Цепень корыстен, так ещё бы небо коптил.
— Я тебе лес пришлю для новой часовни, матушка, — пообещал Акинфий Никитич. — И тёсу дам с пильной мельницы. Возродишь «стаю».
— Мне спервоначала надо вернуть, кого солдаты заарестовали. Сиромаха Филарета взяли — Фёдора Набатова и старца Ефрема прозвищем Сибиряк.
— Сделаю что смогу, — кивнул Акинфий Никитич.
— Благодарствую, — сухо сказала Павольга.
На обратном пути Акинфий Никитич поменялся местами с Артамоном. Его, Акинфия Никитича, переполняла какая-то радостная сила. Он щёлкал вожжами, лошадка бежала резво, снег летел из-под копыт, полозья свистели. По Московской улице кошёвка лихо пронеслась мимо кривых заборов нищей Ярыженки и высоких оград богатой Кошелевки. Акинфий Никитич подкатил к воротной башне острога. Караульные солдаты вытянулись во фрунт.
— Экий я важный командир стал! — вылезая из кошёвки, ухмыльнулся солдатам Артамон. — Сам Демидов у меня кучер!
— Отгони сани и позови Бахорева, — приказал Акинфий Никитич.
Он намеревался навестить в тюрьме пленников из невьянской «стаи».
Возле острожных амбаров всё было как и прежде: костёр и стража. Догоняя Акинфия Никитича, от башни уже спешил офицер.
— Сколько народу ночью сволокли? — спросил его Акинфий Никитич.
— Тридцать семь душ по реестру! — отрапортовал офицер. — И ещё ваш приказчик с ними, господин Демидов, Набатов Родион Фёдоров.
— А он вам на что? — удивился Акинфий Никитич.
— Да ни на что. Своей волей впёрся. Говорит, тоже веры Аввакумовой.
— Веди.
В тюремном срубе, заполненном людьми, было сумрачно, тесно и душно. Акинфий Никитич оглядел раскольников — мужиков и баб.
— Сами виноваты, что вовремя не утекли, Павольга вас предупреждала, — сказал он, не желая щадить. — Вот теперь терпите, покуда не выкуплю.
В дальнем углу сидел на сене насупленный, бровастый старик. Рядом с ним привалился к стене Родион Набатов.
— Родивон, а ты чего там кукуешь? — спросил Акинфий Никитич.
— Вместе со всеми пойду в Заречный Тын, — мрачно ответил Родион.
— Он с отцом, — пояснил кто-то из пленников. — Из часовни его утащил.
Акинфий Никитич протолкался поближе к Набатовым.
— Не для того, Фёдор Иваныч, тебя в сиромахи постригали, чтобы ты сгорел, как полено, — сурово упрекнул он, нависая над стариком. — Твоего чина у вас людей по пальцам перечесть, такие народу нужны, а ты — в огонь. Не дело. И отпусти сына. Мы с Родей вызволим тебя из любого узилища, я обитель построю на Тагиле, игуменом будешь. Не дури, не срок тебе.
Фёдор Набатов — сиромах Филарет — угрюмо зашевелил бровями.
— Ступай, Родька, — проскрипел он. — Демида слушай.
— Дай слово, что впредь беречься будешь, батюшка, — вздохнул Родион.
— Даю, даю. Святым именем клянусь.
Акинфий Никитич протянул руку Родиону.
На улице Родион сощурился от режущей белизны зимнего дня.
— Этим заводам тебя бог послал, Акинфий Никитич, — сказал он.
— Ну-ну, — ответил Акинфий.
Они вместе молча дошли до Господского двора, до заводской конторы. У её крыльца Демидова поджидал Никита Бахорев.
— Что, Никита Петрович, изрядно ты ночью карасей наудил, — Акинфий Никитич насмешливо подмигнул Бахореву, — а сейчас надо придумывать, как их снимать с твоих крючочков. Особливо мне важен сиромах Филарет, он же Набатов Фёдор. С его главы и волосок упасть не должен — это твоя забота.
— В оное разоренье господин Татищев лично вовлечён… — замялся Бахорев. — Что я могу, Акинфий Никитич?..
— Ну, многое можешь… Реестрики переписать, людишек перепутать, побег устроить… Ежели хочешь Луизку свою заполучить, так сообразишь, — Акинфий Никитич намекал на невесту Бахорева, дочь саксонского мастера с Выйского завода. — Ты умный, Никита Петрович, тебе по плечу.
Акинфию Никитичу не хотелось смотреть на терзания Бахорева, и он отвернулся. За его спиной заскрипел снег на ступенях: Бахорев и Набатов поднимались по лестнице в контору. Акинфий Никитич встряхнулся, как пёс, освобождаясь от суеты мыслей. Его будто что-то томило, звало куда-то. Он вышел на середину пустого Господского двора и остановился, озираясь.
Душа его словно раздулась, вбирая в себя то, что вокруг: два длинных терема с высокими кровлями, резными гребнями и окошками-«слухами», стрельчатая громада башни со звездой «державы» на острие, плотинный вал, а за ним — крыши двух доменных печей с железными шатрами и дымовыми трубами. Все плоскости были покрыты нарядным снегом, и в лазоревом небе светилось бледное солнце. Мир казался свежим — будто бы для новой жизни.
Да, для новой, потому что старую жизнь он почти завершил. Нет больше Лепестиньи. И Мишка Цепень не расскажет свою тайну. И племянник Васька не сунется под руку, угрожая появлением отца — ревнивого брата Никиты…
Труднее всего было Татищева укоротить. Ничего, Татищев обломал себе зубы о Демидова. Казённый надзиратель в доменную печь свалился, и даже «гарь» Акинфия Никитича не устрашила: не его холопы устроили эту «гарь» и не он учинил злую «выгонку». Вину за смерть раскольников власти возложат на Татищева. Так что рухнули все преграды на пути Демидова к владычеству. Теперь дело за Бироном, а граф свою выгоду не проморгает.
Но в единый узел всё завязал Шуртан — дух огня, демон горы Благодать, узник Невьянской башни. И Акинфий Никитич справился