* * * * *
Время не останавливалось, и на рассвете, как обычно, Савватий завёл куранты: выкрутил ворот, наматывая на барабан длинную цепь с гирей. В шахте, качаясь, клацал маятник. Ключ от башни Савватий принёс Онфиму, и возле Красного крыльца его перехватил Степан Егоров.
— Сегодня меха почини у домны, — приказал он. — К вечеру дутьё нужно будет. Хозяин домну запустить хочет. Сегодня почини.
Савватий сходил за Ваньшей, своим подмастерьем, и на весь день застрял на фабрике. Запасная кожаная «юбка» для мехов у него была скроена уже давно и лежала в казёнке; требовалось широко распахнуть дощатый зев машины, сняв нагрузку, потом отодрать от рамы прожжённые лохмотья и прикрепить новую кожу, а швы промазать дёгтем. Работа была простая, без выдумки, и Савватий, заколачивая гвозди, вспоминал прошедшую ночь.
…Кадашёвца Мишку он нашёл в тёмной каморке «сиротской» избы. Мишка болел: горел в жару и кашлял на разрыв. Но Савватий над ним не сжалился. Мишка вызвал из преисподней демона, который убивал невинных людей. Пускай сначала расскажет всю правду о демоне, лишь тогда можно будет поговорить о спасении от «выгонки» и плена. И Мишка рассказал…
Наладив куранты, он не уехал из Невьянска, и даже башню не покинул. Приказчик Степан Егоров предложил ему новое дело: изготовить станки для чеканки рублей вроде тех, что работали на Кадашёвском монетном дворе. И Мишка соблазнился наградой — теперь уже в тысячу целковых. Егоров поселил его в двойной палате на втором ярусе башни. Мишка легко мог бы убежать, но слишком заманчиво было обещанное богачество…
Он старательно вычертил станки на листах бумаги, и Егоров раздал задания плотникам и мастерам поторжных кузниц. Штемпели с патретом Анны Иоанновны Мишка вырезал самолично. Его спустили в подземелье башни, и там он из деталей собрал три машины. Опробовал — действовали исправно. А потом Егоров объявил: он, Мишка Цепень, сам и будет чеканить деньги, покуда Акинфий Никитич имеет в том нужду. И Мишка прозрел, что угодил в западню. Из этого подвала он не выйдет никогда.
Савватию жутко было представить звериное отчаяние Мишки: глухой каземат и сводящее с ума понимание, что здесь-то его жизнь и закончится. Надежды нет никакой. И никакого большого мира тоже нет. Мишка один — и хоть голову расшиби о стену. Лишь время от времени в потолке открывался чугунный люк, и на верёвке спускался мешок с горшком каши и горбушкой. А вслед за мешком — корзины с дровами для горна и узелки с серебром.
— Не знаю, Савка, чего сторож в дверь-то не заходил! — сказал Мишка. — Боялся, что я накинусь, что ли? Так ножик бы взял или товарища!.. А мне хоть бы рожу человечью увидеть!.. Глаза истосковались!..
Савватий догадался, почему всё было так. Пленника снабжал и кормил слепой Онфим. Он и вправду опасался, что Цепень нападёт на него, и острый слух не выручил бы Онфима: все звуки в каземате гасил шум воды.
Мишка не мог посчитать, сколько времени просидел в подвале. Работа стала его спасением. Мишка плавил в тигле куски серебра и отливал полосы, затем, разогрев их в горне, раскатывал между валов ручной площильной машины, затем на чеканном станке вырубал из полос монетные кружочки, затем на том же станке чеканил штемпелем поочерёдно обе стороны каждой монеты, затем на гуртильной машине резал рёбра монет — наносил гурт… Савватий вспомнил, как шихтмейстер Чаркин отдал ему найденный в шихте брусок с насечкой: это была деталь от разобранного Мишкиного станка.
Конечно, Цепень думал о побеге. Но как сбежать? До крышки в потолке не допрыгнуть, а дверь… Дверь в каземат была обита железом; подвешенная на петлях в чугунном косяке, она открывалась внутрь, в каземат. Выбить её Мишка не мог: косяк был вмурован в стены. А разломать — так инструмента нет. Из всех инструментов у Цепня имелись только клещи, чтобы доставать тигель из горна и тянуть серебряные полосы из валков машины. Ни топора, ни кочерги… Деревянной ложкой, что ли, кирпичную стену расковырять?..
Когда работа останавливалась, Мишка сидел у горна и в тысячный раз перечитывал свои «заклятные тетради»: в них были чертежи машин, потому тетради и оказались у Мишки в подвале. И вот тогда-то ему и пришла в голову мысль сбежать посредством алхимистики.
…В полумраке тесной каморки «сиротской» избы Савватий смотрел на кашляющего Мишку Цепня и думал, что в демидовском каземате у этого корыстного, мелкого и похотливого мужичонки вдруг очнулась подлинная человеческая душа. Она жаждала свободы — как богом и заповедано. Никто в целом мире о том не знал, и даже в Невьянске никто не подозревал, что под башней, вздымающейся над городом, заживо погребённый мастер начал борьбу за божью волю.
— Я решил саламандру выпустить, Савка, — признался Цепень.
— Зачем? — удивился Савватий.
— У меня, слышь, другого средства-то не было… Саламандра, брат, она в огне живёт — не сгорает, и огнём командует! В огне сила огромная, Савка! Я хотел, чтобы саламандра мне дверь в темнице прожгла, понял? Чтоб железо от жара облезло и доски спалились! Пых — и выход открыт!.. Саламандра всё может, так Брюс говорил, а он чернокнижник знатный был, да!..
— И как ты саламандру свою вызывал?
Цепень засмеялся в темноте и тотчас закашлялся, хватаясь за грудь.
— Знать надобно, дурак! Уметь! Серебро есть недозрелое золото, его до золота дистиллируют через стадию рубедо — красную… А на сей стадии огонь порождает из летучего флогистона саламандру! Потребно только при верных препорциях добавить красноты, она огонь разлагает…
— И что ты добавил?
— А что мне добавлять? У меня не было ни альмандина, ни киновари, ни карминовых жуков… Вот же чёрт! И я крови своей добавил!
Мишка Цепень получал серебро в виде небольших измятых слитков — их выплавляли из меди в гармахерских горнах. А в тот раз он вытащил из мешка серебряного идола: небольшого, меньше локтя высотой, кривобокого и пустотелого. Идолок этот был грубо скован из древних серебряных тарелок: неведомый вогульский шаман изладил его, будто из покорёженных скорлуп, как уж вышло, и ножом нацарапал на плоской личине глаза, нос и рот.
Савватий ничего не сказал Мишке, но ему стало ясно: это идол Стёпки Чумпина. Он стоял на капище горы Благодать среди дремучих буреломов под магнитными скалами. На капище наткнулся Родион Набатов — и унёс идола вместе с демоном Шуртаном внутри. Набатов продал находку приказчику Егорову, а Егоров отправил в переплавку вместе с прочим серебром. Цепень расплющил идола ударами клещей, засунул в тигель — и освободил Шуртана.
— Зря ты кровь ему дал, — угрюмо сказал Савватий. — Демону, как дикому зверю, нельзя пробовать человеческую кровь — людоедом обернётся.
Видимо, Чумпин кормил демона лепёшками да рыбой — мирной пищей.
Однако Цепень уже не услышал Савватия — его окунуло в жар. Мысли у Мишки путались, он заговаривался и забывал, что уже вырвался из каземата.
— Атанор есть чрево плодоносное, баба змею исторгла! — бормотал он, глядя на Савватия блестящими во тьме глазами. — Орёл, несущий в когтях мышь, — се воздух, воплощающий летучесть материи! Отжени скорпиона от рака, рак — сульфур, ящерица шестиногая, скорпион — меркурий, крылатый дракон… У альмандина тринадцать граней, он гармонию разлагает, от него, слышь, огонь надвое распадается, душа огня от тела отделена бысть, плоть — саламандра, дух — флогистон, тинктура без осязания…
Цепень нёс бессмыслицу, точно повторял заклинания. Алхимистика превращалась в бред помешавшегося мастера, но его итог Савватий видел собственными глазами: демон огня, беглый вогульский бог. Приколачивая кожаную полость мехов к раме воздуходувной машины, Савватий