— И демон вышел к тебе? — спросил тогда Савватий у Цепня.
— Вышел… — сказал Цепень.
Савватий ожидал, что Мишка Цепень расскажет о драконе с крыльями, о чудовище с рогатой башкой козла, об огненном вихре… Но из пылающего горна, в котором чернел тигель с серебром, к Цепню полез полуистлевший мертвец: тощие руки с дырами, в которых виднелись кости, гнилые лохмотья одёжи, череп с провалившимися глазницами и длинными, спутанными волосьями… Плавильный горн был словно разверстая могила, выпустившая покойника… Нет, могилой, склепом была сама демидовская башня, а горн в подземелье оказался дверью из гробницы.
* * * * *
…Там, в каморке «сиротской» избы, Савватий сказал Цепню:
— Он демон. Он обличья меняет. Может в живого человека вселиться и сжечь его изнутри, может чужой вид принять, может и чудищем быть.
— Да я смекнул, не дурак, — закашлялся Мишка.
Хотя поначалу он ничего не сообразил: в ужасе шарахнулся от мертвеца, вылезающего из плавильного горна, прижался к водотоку, завизжал, как девка, принялся размахивать клещами — единственным своим оружием.
Но мертвец не напал на Цепня. Словно обессилев, он опустился на замусоренный пол и привалился плечом к полыхающему горну. Щепки и поленья, что валялись вокруг, начали потихоньку дымиться и обугливаться.
— Не бойся, — глухо произнёс мертвец. — Я тоже мастер, тоже в этой башне похоронен. В стене лежу, в кирпичах… Акинфий Демидов повелел меня зарезать и сюда запрятать. Федька Инютин меня зовут…
Савватий вспомнил историю про Инютина. Лет тринадцать назад, когда Татищев возводил Екатеринбурх, в Невьянск примчалась воинская команда: горный начальник искал у Демидова какого-то беглого плавильщика с Каменского завода. Солдаты все дома перетряхнули, но мастера не нашли.
В каземате Мишка Цепень узнал от демона тайну Инютина.
— Он Татищева обманул, — хрипел Мишка в каморке «сиротской» избы. — Демидов ему взятку дал, чтобы сибирский рудник утаить, и Федька, стервец, привёз Татищеву из Сибири не серебряную руду, а пустые камни… Татищев-то озлобился, Инютина в тюрьму отправил, а Инютин, слышь, уметнулся к Демидову… Вот ведь остолоп! В Невьянске его и чикнули!
— А почему он в башне? — спросил Савватий.
Цепень горько засмеялся и закашлялся:
— Погоня летела… Куды мертвяка девать? Лето было, домна холодная. Ну и пихнули в стену башни — она, Инютин говорил, токо строилась ещё…
— Демон, значит, облик погребённого принял?
— Ага, евонный, — Цепень утёр мокрый лоб. — Для меня старался, гадюка… Инютин мастер — и я тоже, Инютин в башне похоронен — и я там же, Инютин с Демидовым тайные делишки вертел, ну и я согрешил…
— Демон чует людей, — задумчиво сказал Савватий. — Каждому человеку по его разумению является… А ты ему зачем нужен был, Мишка?
— Дак мы оба на волю рвались.
Цепень рассказывал, а Савватий видел всё будто наяву.
Демон убрался обратно в горн, и огонь там стоял столбом от лещади до жерла дымохода в своде, но жара не было: горел родовой пламень.
— Я жертву хочу… — шёпот выползал из горна и обволакивал каземат. — Я крови твоей попробовал — теперь ещё человеческой крови требую! Дай мне жертву, или сожгу тебя! Я — бог! Я — Шуртан! Мне люди в жертву нужны!
— Полно же народу в Невьянске! — ответил Цепень. — Их жги, не меня!
— Ты меня отпустить должен! Ты — мой шаман!
— Какой я тебе шаман? — сопротивлялся Цепень.
— Ты мой родовой пламень возродил и моего идола уничтожил! Теперь башня — мой идол, а ты — мой шаман! Почитай меня и корми меня, как тебе должно, или отпусти за добычей, иначе я тебя самого сожру!
— Как мне тебя отпустить?
— Скажи: «Даю волю!»
Цепень уже готов был произнести эти слова — но не произнёс.
…Он лежал перед Савватием на топчане в каморке весь мокрый от горячечного пота, его лихорадило, а он злорадно улыбался и сипел:
— Я обманул его, Савка!.. Демона обманул!
А Савватий понимал: не к добру такой обман, не к добру.
Однако там, в подземном каземате башни, пленный мастер Мишка Цепень — обречённый на исчезновение фальшивомонетчик — всё-таки сумел сторговаться о выгодах с голодной, приблудной нежитью.
— Что на дворе: утро, вечер? — спросил он у демона.
— Давно уже твои часы полночь пробили.
— Тогда нечего ждать! — решился Мишка. — Вызволяй меня!
Над Невьянском стояла непроглядная тьма. Город был завален снегами, но сердцевина его оставалась горячей: на заводе, на доменной фабрике, упрямо гудела огромная печь, крутилось водобойное колесо, двигались меха, работные готовились принять поток чугуна, по гребню плотины возчики толкали тележки с шихтой к мосту на колошник. А на просторном небосводе, как на божьем чертеже, медленно вытягивались, пересекались, ломались и складывались мерцающие линии декабрьских созвездий.
Сторож Тараска Епифанов топтался возле костра перед крыльцом башни. Он был один, и ему было скучно: делать-то нечего, смотреть не на что… И когда костерок вдруг начал разгораться, Тараска даже простодушно обрадовался — хоть какая-то затея!.. Костёр единым взмахом вырос, точно куст, в нём будто что-то мелькнуло, и в Тараску ударил клуб огня. И Тараски не стало; ничего не успев сообразить, не успев закричать или взмолиться, он вспыхнул внутри себя, словно скомканный лист бумаги, и рассеялся пеплом.
А демон в облике Тараски бросился к крыльцу, взлетел по лестнице и всем телом врезался в запертую дверь на гульбище. Дверь не поддалась, однако Тараска был дюжим парнем. С беспощадной одержимостью он бился и бился плечом в толстые доски, пока замок с хрустом не выворотился. Тараска прорвался на гульбище, вышиб дверь в двойную палату, вышиб дверь на лестницу внутри стены и скатился в подклет. Он отшвырнул плиту с пола и легко, как деревянную, выдернул за кольцо чугунную крышку люка.
— Вылезай! — крикнул он, свешивая вниз кушак.
Запрокинув голову, Мишка Цепень увидел в проёме люка незнакомое лицо. Какой-то молодой парень с короткой, курчавой бородкой.
— Это я, Шуртан! — ухмыльнулся парень. — Вылезай!
Мишка заметался по каземату. Все мысли у него разнесло как взрывом, но одно он помнил крепко: надо взять с собой начеканенные деньги!.. Мишка сунул под рубаху «заклятные тетради», распластал на полу свой армяк и сгрёб на него со станка звенящую груду новеньких рублей. Потом закрутил армяк, прижал его к груди и намотал на руку хвост кушака, свисающего из люка. Демон мощными рывками потащил Мишку наверх.
Сводчатый подклет, узкая лестница внутри стены, двойная горница с тёмными окошками, гульбище, лестница крыльца… Мишка зашатался от морозной свежести воздуха, от простора вокруг себя, от свободы, которой он был лишён так долго… Он сделал несколько шагов, не соображая куда, и упал коленями в сугроб. Его распирало изнутри. В голове всё качалось.
А Тараска нетерпеливо бегал вокруг, как собака.
— Волю мне объявляй! — жадно потребовал он.
— Дай дух перевести! — взмолился Мишка, стискивая армяк с деньгами.
Он огляделся. Он стоял на коленях посреди заснеженного Господского двора. Перед ним — демидовский дом и заводская контора, слева — наклонная башня, справа — гребень плотины, а сверху — звёздная тьма и ледяная луна.
— Волю мне объявляй, волю! — повторял Тараска. — Жертву хочу!
Рожа его жутко разъезжалась, словно не могла сойтись в человеческую: глаза косили, борода заползала набок, рот растягивался, нос отгибался в сторону. Демон уже не удерживал себя, готовый соскочить с привязи.
— Не хочу идолом башню иметь! — истово твердил Тараска. — Объяви мне волю выходить, объяви мне волю родовой пламень перенести!..
Звериным нюхом мошенника Мишка Цепень учуял подвох. Демон хочет волю — и хочет