Тараска схватил Мишку за плечи и поднял на ноги перед собой.
— Не дашь воли — разорву как курицу! — свирепо выдохнул он.
В глазах Тараски ворочалась тьма.
А Мишка успел заметить, что на башне, на высоте, на бланциферной доске блестящие от луны стрелки курантов раздвинулись прямым углом: большая указывает на небо, малая — на дальние таёжные холмы.
— Объявляю тебе волю!.. — прокудахтал Мишка, и демон заплясал, но Мишка добавил: — От последнего боя курантов до первого!
Последний бой был в полночь, первый — в три часа. Сейчас.
Демон должен был вернуться в идола. В башню.
Тараска завыл и кинулся к лестнице на гульбище. А с высоты медными волнами расплылся первый перезвон курантов.
…Савватий знал, что было дальше. Тараска добежал до подклета башни и рухнул, вспыхнув изнутри. Сгорел дотла. Обманутый Шуртан остался в прежнем своём обиталище и покидать его отныне мог только с полночи до трёх часов. А наполовину расплавленный нательный крестик невезучего Тараски Епифанова Савватий потом отковырял от плит на полу подклета.
Мишка же Цепень, обретя свободу, доволок тяжеленный узел с рублями до знакомого подворья Лычагина и спрятал там под тёсом, а сам, ничего получше не придумав, попёрся в кабак — отыскал укрытие, дурень, и вскоре алчный кабатчик Налимов положил конец Мишкиной удаче.
Савватий промазал дёгтем последний шов на кожаной перепонке мехов и сунул мочальную кисть в ведёрко. Всё, дело сделано.
— Ваньша, соединяй с очепом! — приказал Савватий подмастерью.
В распахнутых воротах фабрики показались люди. Это был Акинфий Демидов с приказчиками: со Степаном Егоровым, с Терентием Лысковым — старшим по доменной фабрике, с Гришей Махотиным, с Бредихиным — командиром толчеи и шихтмейстером Чаркиным.
Акинфий Никитич окинул взглядом остывшую громаду доменной печи, уже обросшую белым, мёртвым инеем.
— Починил мехи? — спросил Акинфий Никитич у Савватия.
— Готовы, — кивнул Савватий, вытирая тряпкой руки.
— Леонтий Степаныч на своё место тебя назначил, — сообщил Савватию Егоров; он имел в виду плотинного мастера Леонтия Злобина. — Да, тебя. Возьми работных и разогревай водоводы к себе на домну, к толчее и на рудобойный молот. Ночью домну опять запустим. Опять.
— А «козёл»? — удивился Савватий.
— Вытопим «козла», — уверенно заявил Акинфий Никитич.
Савватий посмотрел на Демидова — и вдруг обо всём догадался. Демидов не боится ни чёрта, ни бога. Савватия даже пробрал озноб от такой дерзости.
— Пойдём к толчее, железны души, — распорядился Акинфий Никитич.
Приказчики направились обратно к воротам, а Демидов помедлил.
— Благодарю, что Цепня поймал, — негромко уронил он Савватию.
Савватий вздрогнул, вспомнив, как ночью Гаврила Семёнов свернул шею Мишке Цепню и тот внезапно отяжелел на руке Савватия… Да уж, демона Мишка обманул — а вот Акинфия Демидова не смог.
Глядя вслед уходящему Акинфию Никитичу, Савватий думал, что Демидов способен на всё, ежели это нужно для заводов. Способен убить, замучить, бестрепетно отправить в огонь. Он не жестокий, Акинфий, не кровожадный, не корыстный. Просто он понял устройство этой работы и принял её порядок. И не Демидов всему вина, а горные заводы.
Савватий вспомнил, как в тёмной «сиротской» избе сказал Цепню:
— Лучше бы ты сдох в башне! Столько народу из-за тебя пропало!
— А я-то при чём? — зашипел, обидевшись, Мишка. — Я токо шкуру свою спасал, Савка, и всё! Я не ведал ни шиша! Саламандру вызывал, а не демона страшенного! Не моя он забота! Ваши это напасти — адские, заводские!
— Как мне теперь демона уничтожить? — с болью спросил Савватий.
— Откуда я знаю? — в злой досаде задёргался Мишка. — Никак!
* * * * *
Ближе к полночи в доменной фабрике начал собираться народ: работные и приказчики, которых оповестили посыльные от Степана Егорова. Фабрика была освещена факелами, но огни и многолюдье не отгоняли ощущение смерти, потому что над головами в зыбком полумраке вздымалась громада остывшей домны, укутанная в снежный куржак как в белый саван.
Савватий присматривал за мехами. В колёсной каморе слышался плеск воды и скрип вращающегося колеса, качались зыбки механизма, лязгал крюком очеп, открывалась и закрывалась большая клинчатая рама с новой кожаной перепонкой, сопло с гулом выдыхало в воронку фурмы. А там, внутри домны, в холодном распаре воздух впустую обдувал корявую чугунную глыбу «козла». Меха не могли оживить мёртвую доменную печь.
Однако Акинфий Никитич был охвачен каким-то угрюмым торжеством. Он вырядился как на парад: расшитый камзол с драгоценными пуговицами, лента через грудь и треуголка с пряжкой. Он молча прогуливался перед зияющим арочным устьем печи, и между ним и толпой простирался литейный двор, засыпанный песком и расчерченный канавками изложниц.
Хотя Акинфий Никитич не звал Невьяну, она всё равно пришла. Она почувствовала тревожное напряжение в палатах — не только беспокойство Акинфия Никитича, но и волнение его гостей, прислуги, дворни. И Невьяне нужно было узнать, понять, что такое скоро свершится в доменной фабрике.
К Акинфию Никитичу подбежал мальчишка — гонец от шихтмейстера Чаркина. Чаркин караулил на плотине, откуда были видны куранты башни.
— Велено сказать, щас начнут! — доложил мальчишка.
Акинфий Никитич обвёл взглядом людей вокруг литейного двора. Степан Егоров, первый приказчик. Гаврила Семёнов. Родя Набатов. Никитка Бахорев припёрся, он же механик… Гриша Махотин — главный по домнам. Приказчики: Лысков с чугуноплавильной фабрики, Нефёдов с кричной, Кулёмин с колотушечной, Петров с якорной, Чудинов с медной, Теплоухов — с пильной мельницы, Бредихин — с толчеи… В толпе Акинфий Никитич увидел и зубоскала Киршу Данилова, и Артамона, и Невьяну — всех…
— Что, железны души, любопытно, как я матёрого «козла» топить буду? — насмешливо крикнул Акинфий Никитич. — Думаете, хозяин спятил?
— Есть маненько! — за всех подтвердил Кирша.
— Тогда покайтесь, маловеры! — хмыкнул Акинфий Никитич.
На колошниковой площадке доменной печи горели костры, на мосту были сложены вязанки хвороста. Снизу, из фабрики, донёсся удар колокола.
— Вали! — скомандовал наверху шихтмейстер Чаркин.
В тёмное жерло колодца вместо колош угля или шихты полетели, пылая, поленья костров, а вслед за ними — хворост. Конечно, таким слабым жаром нельзя было расплавить огромного чугунного «козла», застрявшего в чреве печи, но Акинфию Никитичу сейчас этого и не требовалось. Ему нужен был просто огонь в домне. Огонь, в который явится демон Шуртан.
А на башне куранты принялись отзванивать полночь.
Приказчики и работные, что стояли перед Акинфием Никитичем, услышали глухой стук внутри домны — это падали дрова. А затем в домне внезапно заурчало и загудело. Савватий увидел свет в воронке фурмы. Никто ещё ничего не сообразил, но по людям, как сквозняком, промахнуло жутью.
Акинфий Демидов злорадно заулыбался:
— Ну-ка скажите мне: кто не знает, что у нас в Невьянске демон шастает, по ночам из огня в огонь перелетает и людей сжигает?
Толпа молчала.
— Оно ведь не бабкины сказки! Михайла-то Катырин у всех на глазах взбесился! У всех на глазах демон из домны вырвался! Было ведь такое?
— Было! — нестройно согласились в толпе.
— И я отныне конец тому положил! — рявкнул Акинфий Никитич, словно прихлопнув беспокойство зычным голосом.
— Поясни! — из растерянной толпы крикнул Кирша Данилов.
Акинфий Никитич распрямился, выпятив грудь и развернув плечи.
— Демон тот с оной ночи в плену! Будет в домне сидеть и чугун плавить!
Толпа охнула в изумлении.
— Глядите! — Акинфий Никитич выкинул руку, указывая на домну.
А домна разогревалась. По её стене, по куржаку расплывались пятна проталин, оголяя кирпичную кладку: изморозь превращалась в воду. Из-под домны, из каналов-продухов, проделанных в фундаменте, повалил пар, как случалось летом после дождя, — домна высушивала почву под собой.
— На Руси, может, демонам и воля! — победно гремел Акинфий Никитич. — А у нас на заводах они работать должны! Заводы и демонов приставят к делу! Умеешь огнём адским палить — тогда лезь в домну, там тебе и место! Так что усвойте, железны души: заводам демоны — холопы!