* * *
Иначе как рождественским чудом это было не назвать. В какой-то момент Ынсок пошел на поправку. Сначала у него зачесались глаза. Затем так сильно полился гной, что все веки слиплись. Врач заверил, что это хороший знак. Практически чудо. Но Ынсок скрыл это от Чони. Он боялся, что полного восстановления может не наступить и Чони только сильнее разочаруется. Тогда она наконец осознает, что он теперь слепой. И оставит его.
За это время Чони успела многое рассказать Ынсоку о своей жизни в приюте. Они настолько сблизились, что она даже доверила ему историю о том, как оставила Тыль у дверей «Изумительного ланча». Всегда скрытная, Чони рассказала Ынсоку и про маму, и про золотую цепочку, которая оказалась подделкой. Кымнам не могла нарадоваться тому, как расцветали их отношения. Ынсок воспрял духом. Теперь он думал только о Чони и Тыль, веря, что мысли о них помогут ему быстрее поправиться. Он даже молился богу, впервые в жизни. Даже когда у него пропал голос, он не обращался к небу. Но теперь он всем сердцем молил о божественной милости. Он не знал, почему выбрал ее, но знал, что рядом с ним должна быть именно она. Та, с кем он хотел разделить все счастливые мгновения жизни. Он понял это с самой первой встречи, когда Чони упала перед его грузовиком и горько расплакалась, словно от нее отвернулся весь мир.
В преддверии нового года в больницу прибыли волонтеры с небольшим концертом. По громкой связи всех пациентов пригласили на представление.
Оставив дочку с Кымнам, Чони зашла в палату и сразу же предложила:
— Хотите пойти на концерт?
Ынсок повернулся от окна и радостно приветствовал Чони:
— Вы уже пришли? Не замерзли по дороге?
— Замерзла? Да разве это холод! Спустимся на концерт?
— Хотите послушать песни? — спросил Ынсок, которому не очень хотелось идти туда, где будет музыка.
— Да не то чтобы… Я таким не увлекаюсь, — намеренно равнодушно ответила Чони, почувствовав настрой Ынсока.
Он сразу понял, что она сказала так из-за него, и от стыда и неловкости почесал голову.
— Давайте все-таки сходим. Только не на концерт, а в душевые, — похлопала Чони по спинке инвалидной коляски, стоящей рядом.
Ынсок тут же смущенно замахал руками, словно бы его не так поняли.
— Нет-нет! Я почесал не потому, что чешется. Поверьте. С мытьем я потом и сам справлюсь.
— Справитесь, как же. Все врете. Садитесь, ну же.
— Я бы смог. Правда! Не стоит… — продолжал сопротивляться Ынсок, когда Чони, усадив его в коляску, уже вывозила из палаты.
Они доехали до душевой, расположенной в конце коридора, рядом с комнатой отдыха для посетителей. Видимо, кто-то только что принимал душ, и теперь все помещение заполняли клубы теплого пара и легкий запах мыла.
Ынсок мучился от переживаний. Во-первых, ему не хотелось взваливать на Чони эту обязанность, а во-вторых, что, если у него там перхоть, а она увидит?! Ну зачем только он почесал голову именно в тот момент!
Чони толкнула коляску внутрь. Для тех, кто не мог самостоятельно помыть голову или умыться, установили специальные раковины с душем на уровне, удобном для пациентов на колясках. Чони поставила и закрепила колеса так, чтобы голова Ынсока спокойно дотягивалась до белой раковины. Даже когда она включила воду и уже настраивала ее температуру, Ынсок все продолжал махать руками и сопротивляться.
«Пожалуйста, не надо! Я не хочу делать из вас сиделку!» — кричал он, но уже про себя. Чони этого, к счастью, не слышала, и спокойно продолжала свое дело, попутно успокаивая его, как привыкла успокаивать дочь перед вечерним купанием:
— Все хорошо, не волнуйтесь, ладно? Может, вам, как Тыль, сделать «у-тю-тю»?
Наклонив голову над раковиной, Ынсок в отчаянии тяжело вздохнул и наконец произнес:
— Я просто не хочу, чтобы вы становились сиделкой. И думали, что я беспомощный мужчина, который даже голову сам помыть не в состоянии.
— Но ведь это моя вина… — тихо, будто самой себе ответила Чони, и Ынсок нахмурился.
Он осознал, что, если зрение не восстановится, Чони так и будет жить с этим бременем на сердце. Поэтому он был просто обязан выздороветь.
Чони поднесла душ к волосам Ынсока и полила ему на голову теплую воду. Его всегда аккуратные волосы за месяц в больнице отросли и разлохматились.
Чтобы вода не попала в глаза, Чони левой рукой осторожно прикрыла Ынсоку лоб, продолжая правой рукой поливать волосы. Затем закрыла ему ладонью уши и смочила голову по бокам и сзади. На рукоятку коляски Чони заранее повесила сумку-шоппер и теперь достала из нее маленькую сумочку на молнии. Внутри лежал шампунь, бритва и крем для бритья, которые она захватила с собой. Сначала Чони достала шампунь. Открутив белую крышку, она выдавила жидкость на ладонь. В воздухе слегка запахло лавандой. Вспенив жидкость, Чони намылила влажные волосы Ынсока и, нежно поглаживая, начала втирать пену в голову. Тщательно прополоскав волосы, она промокнула их полотенцем, но только Ынсок хотел отодвинуться, как вдруг услышал:
— Я еще не закончила.
Чони присела перед коляской, достала крем для бритья и толстым слоем нанесла белый крем на лицо Ынсока. Воздух тут же наполнился насыщенным маслянистым ароматом со сладкими древесными нотками. Затем она взяла в руки острую бритву, осторожно ухватила Ынсока за подбородок и мягко провела бритвой по его щеке. Сердце его бешено застучало. Чони тоже не могла унять сердцебиение.
— Не тряситесь, — попросила Чони, притом что сама не могла сдержать дрожи в руках.
— Это точно я трясусь? — мягким голосом переспросил Ынсок.
— Чуть дернетесь — и можете порезаться, — предупредила Чони взволнованно.
В тишине было отчетливо слышно, как громко бьются их сердца.
Немного привыкнув к бритве в руке и осмелев, Чони спросила:
— Вы по-прежнему не любите музыку? В самую темную ночь обычно вспоминаешь о том, что дорого сердцу. А раньше для вас это было пение.
— Музыка все еще пугает меня. Я никогда ее не любил.
— Знаете, иногда мы боимся того, что слишком сильно любим. Я вот всю жизнь боялась мамы. Хотя ни разу ее не видела и не испытывала на себе материнский гнев. Но я все время переживала, что, если она увидит меня и разочаруется? Что, если снова оставит меня? Поэтому избегала встречи с матерью, даже зная, что могу ее увидеть. А все из-за страха. Только вот одна надежда на встречу с ней заставила меня предать себя. Отдать все, что у меня было: и