— Поглядите-ка! Разберется она! — вышел из себя Александр Ильич. — Я гляжу, ты уже наразбиралась, запудрил тебе мозги этот танцор, ох запудрил. Учиться она, видите ли, не желает. Устала она, видите ли. На нового хахаля, что ли, времени не хватает?
— Шурик!
— Да! На хахаля! Вы же всегда считали, что я тунеядка и потаскушка, так? — неожиданно взбеленилась Вета. — Ноги задирать, мол, не кирпичи ворочать, да и головой думать не надо. То ли дело в конторе бумажки перебирать, — она метнула злой взгляд в сторону побелевшего от гнева отца, — а после работы перемалывать косточки шефу да прикидывать, как налоговую обмануть!
— Я тебя… Я же… Все в дом, все для тебя же, дрянь ты неблагодарная!
— Веточка, как ты можешь так об отце?!
Вета тяжело поднялась из-за стола:
— Спасибо за хлеб-соль, я пойду. А то хахаль очередной не дождется!
— Вот поганка! — со вкусом выругался отец, пропуская ее в прихожую.
Мать зашипела на него, но одновременно успокаивающе оглаживала по плечам. Никто из них даже не пытался удержать строптивую дочь, и никто не вышел ее проводить. Она остановилась в родном дворе, достала из сумочки сигареты. Не так давно пристрастившись к табаку, Веточка выкуривала по две-три штучки за день. Дым защипал глаза, которые и так были на мокром месте. Нет, она не будет плакать и курить не будет. Довольно! Девушка решительно выбросила почти целую сигарету, и, цокая каблучками, вышла со двора. Никто никогда не заставит меня больше страдать, как заклинание твердила она по дороге. И ничто не помешает мне соблюдать режим! И я стану тренироваться упорнее? И я буду чемпионкой, буду! В такт горячим словам стучали каблуки, а вокруг догорал бесконечными огнями реклам и фонарей душный августовский вечер. Уже пахло осенью, и город казался неприветливым и надменным под густой пеленой облаков, готовых каждую минуту расплакаться. Взглянув напоследок в глубину беззвездного неба, Веточка скорчила рожицу какой-то неведомой, темной силе и исчезла в Кирином подъезде.
— Так, значит, слушай сюда! О травме можешь рассказать, а вот про свои шуры-муры ни слова, нам ни к чему это обмусоливание, поняла? О планах только про Мадрид, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! Про то, как мы с тобой начали работать, говори, что я сам тебя нашел, умолял и так далее, тебе на пользу пойдет. Что еще?
— Да не волнуйтесь вы так, Борис Аркадьевич!
Вот уже больше часа Веточка сидела с тренером в кафе, выслушивая, о чем нужно беседовать с журналистом, а каких тем следует избегать. Корреспондент, приглашенный самим Руденко в целях рекламы для Веточки, должен был явиться сюда же чуть позже. А пока тренер невероятно нервничал и все поучал ученицу, надеясь вытрясти из этого интервью максимум пользы. Перед соревнованием в Мадриде это было бы весьма кстати, интерес к «художнице» со стороны прессы в последнее время очень ослаб.
— Если спросит о возрасте, играй дурочку!
— В каком смысле?
— Ну, пококетничай, дубина ты стоеросовая! Всем ведь известно, что через пару лет ты станешь стара для гимнастики. Так что сделай милость, сыграй наивную идиотку. Хотя тебе и стараться особо не надо. Шучу, шучу, извини.
— Я понимаю, вы слишком волнуетесь.
— Да, конечно. Прости, пожалуйста, старого дурака.
— Погодите-ка, Борис Аркадьевич, вы так спокойно говорите о том, что я скоро выйду на «пенсию». Зачем вы тогда согласились работать со мной, это же бесперспективно.
— Скажите пожалуйста, — фыркнул тренер, — какие она словечки выговаривает. О каких перспективах ты говоришь, дуреха? У нас с тобой не перспективы впереди, а реальные победы, и только победы! Просекла? И не иначе, смотри у меня! А насчет возраста ты не беспокойся, я к тебе в паспорт заглядывать не буду и другим не дам. К тому времени, как ты начнешь по-настоящему стареть, Питер Пен пришлет нам чудесное средство вечной молодости!
Руденко, посмеиваясь в усы, смотрел, как у Веточки вытягивается лицо.
— Как вы догадались, Борис Аркадьевич?
— О чем? — откровенно наслаждаясь ее замешательством, поинтересовался тот.
— О Питере, — глупо ляпнула Веточка, — то есть о вечной молодости. Я только о ней и мечтаю.
Она залилась помидорным соком, чувствуя себя на самом деле последней дурочкой.
— Нечего мечтать, надо дело делать, — хитренько сощурился тренер. — Питер — парень что надо, знает, кому помочь. Ты думаешь, сколько мне лет?
Веточка пожала плечами, боясь попасть впросак. — Сто шестнадцать! А все как мальчик.
Девушка прыснула в кулачок.
— Цыц! Что еще за улыбочки! Не веришь, что ли?
— Верю, Борис Аркадьевич, верю, — стараясь не глядеть в его сторону, подтвердила Веточка.
— То-то, — успокоился Руденко и неожиданно расхохотался.
Веточка недоуменно разглядывала его, а потом и сама во весь голос начала смеяться. Они дрыгали коленками, хлопали себя по бокам и со стороны были похожи на двух веселившихся алкоголиков. Наконец, отдышавшись, Веточка заметила, что посетителей в кафе убавилось. Хозяин заведения, должно быть, рвет и мечет и скоро принесет им счет за распугивание клиентов. Высказав вслух свое предположение, девушка снова поддалась заразительному хохоту тренера. Однако быстро осеклась, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. К их столику направлялся молодой человек, щегольски разодетый и распространяющий вокруг себя бешеный запах парфюма.
— Приятно видеть столь веселых собеседников! — Он чуть наклонил аккуратную белокурую голову и так же напыщенно продолжил, обращаясь к Веточке: — Позвольте представиться, Михаил Ребров, обозреватель журнала «Зеркало».
— Присаживайтесь, Миша, — предложил разом преобразившийся Руденко.
— Здесь довольно мило, — озираясь, похвалил журналист, — хорошо, что вы выбрали для интервью неофициальную, так сказать, обстановку.
Развернулась неторопливая, обстоятельная беседа. Михаил с трудом продирался сквозь туманные намеки Руденко и дурашливые замечания Веточки. Было ясно, что эти двое пригласили его для рекламы, но откровенным самолюбованием не занимались, умело направляя разговор в нужное русло. Михаил расслабился и решил все оставить, как есть, не пускаясь в расследования и копания в чужом белье. Веточка производила впечатление взбалмошной кокетки, очень артистичной и женственной, выяснять у нее подробности личной жизни или наличия подводных камней в спорте не хотелось. Пусть хотя бы одна статья получится девственно чистой в этом отношении.
— А что касается новых трюков, есть у вас достижения в этой области? — задал журналист очередной вопрос.
— Вообще-то мы не любим слово «трюк», — произнесла Веточка, — трюки проделывают на арене цирка, а гимнасты, согласитесь, несколько отличаются от жонглеров и акробатов.
— Конечно, конечно, — немного смутился журналист, — но все-таки…
— Будет лучше, если я расскажу об этом, — вмешался Борис Аркадьевич. — Веточка упорно трудится и, естественно, много фантазирует на ковре. Это видно по всем ее выступлениям. Что касается самой технологии элемента, именно элемента, а не трюка, Миша, могу описать несколько новых вариаций. Это, например, обыкновенный шпагат, который Елизавета виртуозно исполняет в прыжке, дотягивая носки ног почти до уровня плеч.
— По-моему, это старый прием. То есть элемент, я хотел сказать.
— Да, но смотря чем его завершить, — перехватила инициативу Веточка, — я после шпагата делаю прыжок «кольцом» и при этом касаюсь головы не пяткой, как остальные, а подколенной чашечкой. Это упражнение еще не фигурировало ни в одном выступлении так, что не раскрывайте мою профессиональную тайну.
Она преданно уставилась журналисту в глаза, так что тот снова засмущался. Переведя взгляд на тренера, Веточка поняла, что Борис Аркадьевич забавляется, наблюдая, как талантливо его питомица изображает самовлюбленную дуру. Так и надо, вовремя сменила тактику, заинтриговала и одновременно представилась балдой. Значит, статья, непохожая на остальные, запоминающаяся, у них в кармане. Должен ведь этот Мишенька как-то отреагировать на необычное для заторможенных, дисциплинированных «художниц» поведение. Во всяком случае, Руденко очень на это рассчитывал, полагая, что все в жизни надо решать и делать по-своему, неповторимо, даже экстравагантно.