— А может быть, это сам Максим? — робко предположила Лариса Евгеньевна.
Кира бросила на нее благодарный взгляд, но тут, же отрицательно покачала головой:
— Макс не мог этого сделать. Правда, у него были подобные мысли. — На этих словах Вета встрепенулась и удивленно взглянула на подругу, недоумевая, откуда той известны мысли хореографа. — Да, он хотел полить тебя грязью в прессе, но его признания были никому не интересны. На тот период ты была в забвении, как ты знаешь, слава мимолетна, и тебя успели забыть после триумфального выступления в Гаване. Так, что Макса отправили подальше с его воспоминаниями и жаждой мести.
— Он хотел мне отомстить? — удивилась Вета. — За что?
Кира неспешно закурила, руки ее немного подрагивали, но голос прозвучал вполне спокойно. Для подозреваемой в предательстве она выглядела слишком озабоченной и серьезной.
— Ты для него очень много значишь, Веточка. И он на все готов, чтобы тебя вернуть. У него это не получается, он бесится и начинает делать глупости. Мстить, например. За свое одиночество, за твой успех. Он больше всего на свете мечтает, чтобы ты ушла из спорта. Да ты знаешь. — Кира махнула рукой и, глубоко затянувшись, продолжила: — Ему очень хотелось опорочить тебя, чтобы гимнастика стала для тебя недосягаемой. Но, как видишь, его усилия никому не понадобились…
— Постой, — перебил Руденко, — но ведь он мог обратиться в газеты сейчас, когда Веточкой снова все заинтересовались из-за этого падения. Слишком много людей видели ее перекошенную физиономию, чтобы понять, что тут дело нечисто.
— Господи, — раздался вдруг вопль бабушки, — сколько можно тут торчать. А потом они удивляются, откуда что известно. Пойдемте-ка!
Это была здравая мысль, обсуждение статьи на улице могло обернуться еще одной статьей. Компания быстренько зарегистрировалась в гостинице, где для всех были забронированы номера, и, поднявшись на нужный этаж, все втиснулись в одну комнату.
— Может быть, кофе закажем? — предложила Тамара Ивановна, но никто не отреагировал, продолжая чтение и время от времени вздыхая. — Так как насчет кофе?
— Так как насчет Максима?
Вопросы бабушки и Руденко прозвучали одновременно, и они уставились друг на друга в борьбе за лидерство.
— Давай свое кофе, — скрипнув зубами, сказал тренер, — и все-таки…
— Свой, — мило улыбаясь, поправила Тамара Ивановна, сбивая с толку Руденко.
Готовую вспыхнуть ссору предотвратила Веточка, недоуменно заметив:
— Это не Макс.
— В каком смысле? — набросились на нее. — Где ты это прочла?
— Нигде. Просто Макс не мог знать о том, почему я упала.
Все взгляды устремились к креслу, в котором устроилась Кира.
— Там и об этом написано? — спокойно поинтересовалась та.
— Да, черным по белому. — Сдерживаясь из последних сил, Веточка указала несколько предложений, которые поведали читателям о печальной случайности, помешавшей Титовой стать чемпионкой.
— Ну и ну, — вымолвил Руденко, — мало того, что в контексте с Максимом тебя обзывают перезревшей Лолитой, так тут вообще сравнивают с дойной коровой и подопытным кроликом твоей подруги. Кира, ты что, так им и заявила? Мол, ставлю эксперименты на конечностях Титовой?
Все заулыбались, понимая, что это нелепо, так же как предположительное сотрудничество Киры с прессой. Однако Веточка не спешила соглашаться со всеми. Бедняжке было легче обвинить подругу, чем искать неизвестных, осведомленных так подробно о жизни гимнастки. К тому же и конец статьи указывал на Киру. Только она могла рассказать журналистам об идее всего выступления и планах Веточки на будущее, только с ней это обсуждала «художница». Вот, даже автор статьи, какой-то Алексей Тобольский, подчеркнул, что у гимнастки нет, кроме Киры, близких друзей. И почему-то упомянул бабушку… И почему-то Алексей… Комната поплыла у Веты перед глазами. Словно с того света прозвучал голос Руденко, буквально озвучивший ее страшные подозрения.
— А не мог это твой журналист устроить? — вслух размышлял Борис Аркадьевич. — Ну, тот с которым ты ужинала в Париже, тайком от нас, негодяйка!
— Боря, девочке и так досталось!
— Ну, извините, это дела не меняет. О чем вы говорили с ним, Веточка? Вета! Вета, ты меня слышишь?
Девушка покачивалась, будто болванчик на краю кровати. Все сошлось у нее в голове. Материал, оформленный как интервью, на самом деле таковым и являлся. Правда, только интервьюер знал об этом, а героиня статьи, ничего не подозревая, пила вино и млела от взгляда светло-голубых глаз.
«Ты мне интересна. Мне приятно на тебя смотреть».
«Ты просто прелесть».
«Разве в твоей жизни случилось что-то непоправимое?»
«Расскажи мне, как все произошло?»
«Ты любила этого своего танцора?… Он был старше тебя?… Как ты пришла в гимнастику?»
Вопросы, бесконечные вопросы, ответы на которые были интересны не ему, а его газете. Будь она проклята! Будь все проклято!
Она не заметила, как искусала в кровь губы и расцарапала нервными пальцами кожу на запястьях. Тренеру пришлось дать ей пару пощечин, прежде чем Веточка вынырнула из воспоминаний и смогла разговаривать и отвечать на вопросы. Снова вопросы.
… - Он не мог этого сделать…
Она шептала это ночью, когда уснули рядом Кира и бабушка.
— Он не мог этого сделать…
С этими словами она встретила рассвет.
Веточка хотела плакать, но вместо этого все жестче сжимала маленькие кулачки. Отчаяние, которое принесла ей неожиданная боль, уже прошло. Все, что осталось у Веты, — это ярость, ярость любящей женщины, которую предали ради своей карьеры, с профессиональным мастерством выцарапывая из ее жизни самые лакомые кусочки, чтобы потом поделиться ими с любопытствующими. В голове у Веточки все настолько перепуталось, что она уже не понимала, жалко ли ей свою репутацию или того, что именно Забродин (или Тобольский!) эту репутацию испортил. Она знала одно: они еще встретятся! А до этого ей нужно холить и лелеять свою яростное желание сразиться с ним, иначе он выкрутит ей руки ее же любовью и снова просто использует на свое усмотрение.
— Я остаюсь в Москве, — объявила Веточка за завтраком, и четыре пары глаз уставились на нее, ожидая объяснений.
Первым молчания не выдержал Руденко.
— Вообще-то меньше чем через месяц чемпионат мира. Я думал, ты все еще гимнастка…
Странно, но голос его звучал не угрожающе, не обиженно, а скорее устало. И Веточке на миг стало стыдно, но только на миг. Снова от нее чего-то ждали, снова она должна была отвечать чьим-то требованиям, уговорам, просьбам. Да, она сама выбрала этот путь, да, спортсмен обязан соблюдать дисциплину и подчиняться тренеру, иначе нельзя. Но совсем неожиданно Вета почувствовала себя женщиной, сначала — женщиной и только потом — гимнасткой. Прежде в ее сознании это было неделимо, теперь женское начало в ней заговорило требовательно, даже властно. Сейчас Веточке было наплевать на соревнования, на тренировки, на разочарования Руденко и осуждающие взгляды Ларисы и бабушки. Сейчас Веточка хотела, чтобы все оставили ее в покое и дали возможность разобраться в самой себе. Решение остаться в Москве было неожиданным, но никто уже не смог бы ее переубедить, несмотря на то что она не знала, чем будет заниматься в столице. Искать Алексея? Искать истину? Искать свое счастье? Скорее всего, Вета просто хотела побыть одна.
— Я буду заниматься, я вам обещаю, Борис Аркадьевич, — сказала она, подумав, — я уже слишком втянулась в это дело. И в дождь, и в снег, и с температурой сорок. Когда у тебя прекрасное настроение и когда тебя предал близкий человек. Неизменные три-четыре часа на ковре.
Она произнесла это так спокойно, так равнодушно, что всем стало жутко. Но Веточка не стремилась разжалобить или поразить кого бы то ни было, люди, сидевшие с ней за одним столиком, были близкими друзьями, и все они в какой-то мере имели представление о жизни спортсменов. Однако тон Веточки заставил их напрячься.
— Ты так сказала об этом, словно кто-то всю жизнь заставлял тебя заниматься гимнастикой, — заметила Кира.