Мы с Глебом поженились почти сразу после его повторного предложения. Он устроил очень красивую свадьбу – ровно настолько, насколько я позволила. Без сотни гостей и бесконечных тостов, зато с близкими людьми и с малышами-двойняшками на руках. Наши младшие тогда были совсем крошечные, старшие только оправлялись после лечения, поэтому всё было спокойно, почти камерно. Я тогда ещё боялась громких праздников, словно любая радость могла обидеть судьбу.
Сейчас я закрываю ноутбук, собираю со стола бумаги в аккуратную стопку и, поймав на себе внимательный взгляд Глеба, хмыкаю:
– Всё, господин генеральный, ваша заместитель официально сдаёт смену.
– Принято, – он забирает у меня папку, сам ставит её на угол стола. – Забираю вас в семейное пользование.
В машине шумно, хотя мы вдвоём. Это мы уже с Глебом такие: если в салоне тихо, значит, либо дети спят, либо что-то случилось. И всё равно о детях говорим в первую очередь.
– Маша утром спросила, можно ли ей прочитать нам стихотворение на годовщину, – рассказывает Глеб, выруливая на трассу. – Очень переживала, что забудет слова.
– Она выучит, – уверенно говорю я. – Она у нас ответственная. Кому-то же надо компенсировать Мишкины… особенности.
Глеб смеётся.
– Мишка сегодня пытался объяснить мне по видеосвязи, что «первый класс – это вообще не серьёзно, когда у тебя дома такая команда». – Муж бросает на меня короткий взгляд. – Сказал, что на занятиях по математике ему «скучно, потому что там всё понятно», а вот Катю с Костей догнать труднее.
– Вся в отца логика, – фыркаю. – В цифрах разберётся, а в том, что младшим тоже иногда хочется внимания, – не сразу.
Он кидает на меня виноватый взгляд, но в глазах – улыбка. Потому что мы оба знаем: внимания всем хватает. Пять лет назад я боялась, что просто физически не смогу разорваться между больницей, двойняшками, своими страхами и этим мужчиной. Сейчас мы разрываемся вдвоём – и почему-то получается жить.
Между обсуждением завтрашнего совещания и Мишкиной контрольной по русскому я краем глаза смотрю на мужа. Седых волос у висков стало чуть больше, морщинки у глаз – тоже. Но это те самые «лучики», от смеха, от прищуренного взгляда, когда он смотрит на детей. Я протягиваю руку, дотрагиваюсь до его пальцев на коробке передач.
– О чём думаешь? – спрашивает он, не отрываясь от дороги.
– О том, что я тебе благодарна, – честно отвечаю. – За то, что тогда ты не отпустил меня.
– Я тебя вообще никуда не отпускаю, – он сжимает мою ладонь. – Максимум – в командировку. И то под присмотром службы безопасности.
– Вот и объясни потом детям, почему мама не может спрятаться от них хотя бы в душе на пять минут, – смеюсь.
Дом появляется за поворотом – тёплый свет из окон, знакомый силуэт дерева у ворот, детские велосипеды под крыльцом, разбросанные так, будто их бросили на полном ходу. Я выдыхаю и понимаю, что усталость часа в пути куда-то делась.
– Мама! Папа! – на крыльцо выскакивает Мишка, как всегда первый. Сын так резко тормозит у ступенек, что чуть не уезжает носком кроссовка дальше, чем положено. – Мы уже всё приготовили! Почти! Почти всё!
Он с разбегу врезается в Глеба, прижимается к нему, потом повисает у меня на шее. Я едва успеваю перехватить букет, чтобы не утопить в розах собственный нос.
– Миша, аккуратнее, – раздаётся спокойный голос Маши. Дочка выходит следом, более степенно, как маленькая взрослая. – Ты же знаешь, что папе тяжело тебя ловить, когда у него в руках цветы.
Она уже не тот тоненький бледный ребёнок, который сжимал мою руку в коридоре онкоцентра. Щёки порозовели, волосы отросли и блестят в лучах вечернего солнца, на носу пара веснушек. В руках – аккуратная картонная папка, испещрённая наклейками.
– Это что? – киваю на папку.
– Ничего, – Маша загадочно улыбается. – Сюрприз. Потом.
Из-за её спины буквально вываливаются на крыльцо младшие. Костя и Катя – наши второй комплект двойняшек – несутся, держась за руки, и по дороге умудряются поссориться, кто первым поцелует маму.
– Я первый! – возмущается Костя.
– Нет, я! Я девочка! – не остаётся в долгу Катя.
В итоге они оба впечатываются мне в бока, прижимаются, шмыгают носами. Запах детского шампуня, чуть влажные после ванны волосы, и такое ощущение, что меня одновременно обняли четыре маленькие вселенные.
– Ну-ка, марш в дом, – Глеб хлопает в ладони, делая вид, что строгий. – У нас ещё ужин не готов.
– Готов! – с кухни высовывается Галина Степановна, наша вечная няня и ангел-хранитель. – Всё уже остывает, пока вы на крыльце обнимаетесь.
Она улыбается так, будто этот хаос – лучшее, что могло с ней случиться на пенсии. Её любящее «мои золотые» раздаётся уже из глубины дома, куда дети уносятся со скоростью урагана.
Ужин проходит шумно, как и все наши семейные ужины.
Костя с Катей спорят, кто быстрее проплывёт дорожку в бассейне. Глеб, изображая строгого тренера, заставляет их сначала доесть суп, а потом уже делить рекорды. Катя с серьёзным видом объясняет, что «бабушка Галя сказала, что морковь полезна для зрения, а ей надо хорошо видеть, куда она плывёт».
Мишка рассказывает, как они с другом из класса делали проект про космос, и одновременно пытается под столом ногой подталкивать Машу, чтобы та не начинала рассказывать про его опоздание на урок. Маша выдерживает паузу, вздыхает и всё-таки сдаёт брата:
– А ещё Миша сегодня опять забыл сменку в шкафчике. Мария Сергеевна сказала, что «будущему академику» неплохо бы научиться собранности.
– Никакого будущего академика, – бурчит Миша. – Я буду тренером. Или директором отеля. Или как папа.
– Вот именно, – вставляет Глеб. – А папа никогда не забывает сменку.
– Потому что у папы нет физкультуры, – не сдаётся сын.
Мы смеёмся. Я ловлю на себе быстрый, тёплый взгляд мужа, и сердце на секунду сжимается. Старшие двойняшки вот уже пять лет в ремиссии, и каждый такой вечер для меня как маленький личный праздник. Из-за лечения они пошли в школу на год позже, чем могли бы, но мне всё равно. Главное – что они здоровы, что бегают, спорят, забывают сменку,