— Чего ты взъелся? — Фардин посмотрел в его лицо, смуглое, испещренное морщинами, с почти лысым бугристым черепом и седоватой топорщащейся щетиной.
Кроме сына Дильдара, он единственный родной человек в Тегеране, да и во всем мире. Но сейчас Фардин готов был придушить старого упрямца.
— Это всего лишь мой бывший одноклассник.
— Вот и ищи его сам! — огрызнулся дядя. — Я не хочу исполнять твои сомнительные поручения, а потом висеть вниз головой с ржавыми крюками под ребрами и объяснять саваковцам, что этот Мамедов всего лишь бывший одноклассник моего слабоумного племянника. Старый Фараз этим промышлял и тебя подрядил, — он взглянул на Фардина многозначительно. — Лучше мне ничего этого не знать. И вытаскивать тебя из тюрьмы я снова не стану…
— Да, лучше тебе не знать, — угрюмо согласился Фардин.
Ильфар отбросил мундштук кальяна, тот повис на подлокотнике дивана.
— У меня семеро детей. Четверо малолетние. Не забывай и о своем Дильдаре… Хотя ты вряд ли когда-нибудь беспокоился о нас. Здесь тебе не Баку! Тюрьма тебя ничему не научила.
По некоторым словам Ильфара можно было догадаться, что и Фараза, и Фардина он держит за диссидентов, коммунистов, но не разведчиков.
— Ешь лучше фесенджан, — примирительно сказал дядя, пододвигая к Фардину блюдо. — Потом будем пить чай…
* * *
Вернувшись домой, Фардин покормил рыбок, которых на время отпуска оставлял на работе.
По дороге от дяди он зашел в книжный к связному Шахабу Юсефу, оказавшемуся весьма немолодым иранцем, лет шестидесяти, а может, и старше, с седой короткой бородой и узловатыми подагрическими пальцами.
Фардина теперь весьма занимал вопрос, чем Юсефа заманил Центр? Насколько ему стоит доверять? Фардин неплохо изучил персов и не стал бы полагаться на соотечественников безоглядно.
Неделю до того как решиться зайти в маленький книжный магазинчик, скорее напоминавший гипертрофированный газетный киоск, Фардин тщательно проверялся. Не обнаружил никакого наблюдения за собой и насторожился еще больше.
С чего вдруг Камран даже не вызвал его по приезде? В университете Фардин его не видел, но они и раньше не пересекались, работали на разных этажах. Фардин ждал вызова от Камрана, из-за подвешенного состояния не решался выйти на встречу со связным. Однако и тянуть дольше было нельзя. Центр запаникует.
Связной передал ему фотографию бритоголового из Венесуэлы, запись разговора Симин с бритым в магазине, копию статьи из газеты о пропавшем племяннике дизайнерши и его бизнес-партнере. Там же оказалась статья о том, что выкуп семьи похищенных заплатили, но, несмотря на это, через неделю после похищения нашли трупы двух мужчин со следами пыток. Их выбросили у дороги, ведущей из Каракаса в Ла-Гуайру.
Еще копии договоров на дом и автомобиль, не на имя Симин и не на имя ее арт-агента. Алексеев через венесуэльских агентов выяснил, что арендатором был один бизнесмен, работающий в порту Каракаса и не имеющий отношения к иранской диаспоре, к МИ, а уж тем более к искусству Симин.
Все материалы, в том числе и копия фальшивого паспорта Симин, были вложены в две книги, которые «купил» Фардин. Прежде чем кормить рыбок у себя дома, он спрятал книги в тайнике на крыше.
Погасив верхний свет, Фардин сидел на диване при свете мерцающего телевизора и круглой лампы с матовым голубым плафоном.
Облокотившись о колени, он уткнулся взглядом в стеклянную столешницу журнального столика. В ней отражался перевернутый экран телевизора.
Опустошенность — вот единственное, что испытывал сейчас Фардин. Напряжение, не отпускавшее его на протяжение последнего месяца, ожидание провала, ареста, пыток, обернулось вакуумом. Ожидание не разрешилось предсказуемой кульминацией, а повисло в воздухе, преобразовалось в недоумение. Что могло заставить Камрана отступиться?
Информация о связи Фардина с Симин? Либо уловка? Отступиться, усыпить бдительность, скажем, нашпиговать техникой квартиру в его отсутствие. Но первое, в чем убедился Фардин, вернувшись, что метки не тронуты.
Но почему и разговоры про переход в секретную секцию прекратились? С учетом нового задания Центра отмена перевода в секцию или отсрочка пришлись как нельзя кстати. Однако, учитывая, что этому не имелось объяснения, тревожность только росла.
Единственное разумное толкование происходящего (если отбросить худшее, за которым последует арест) Фардин нашел для себя в трениях, конкуренции между управлениями Министерства информации. Камран контрразведчик, он не захочет иметь под боком человека, связанного с разведкой, пусть и связанного косвенно, посредством любовницы из МИ.
Либо Фардину придется вовсе забыть о переводе из лаборатории в секретную секцию, либо нужно время, чтобы Камран разобрался в опосредованном отношении Фардина к МИ. Многое зависит от необходимости заполучить в секретную секцию именно Фардина с его наработками в исследованиях водорослей.
Но в большей степени чувство опустошенности овладело им из-за нехватки времени и невозможности действовать свободно. Где искать Мамедова и как, чтобы не привлечь лишнего внимания?
Ему хотелось не выходить из дома, не идти завтра на работу. Но это было неосуществимо и немыслимо… Он поднял взгляд на быка на картине Симин.
«Что будет, если им удастся переворот? — подумал Фардин, глядя на бычью агрессию. — Гражданская война? Репрессии? ДАИШ перехлестнет из Сирии сюда. Начнется все заново, если и не попытка воссоздать черный халифат, то теракты, особенно направленные против шиитов. Таких, как дядя Ильфар, героев войны с иракцами-суннитами начнут преследовать и убивать в первую очередь, да и они сами отсиживаться не станут».
Фардин долго жил в Иране. Он понимал, что здесь, как и в любой стране, заложены конфликты — национальные, религиозные, социальные. И в мирные годы существует равновесие, которое, как показывает история «оранжевых» революций, при определенной сноровке довольно легко нарушить.
— Чай, — решительно встал с дивана Фардин и пошел на кухню. — Чем крепче, тем лучше.
Ему надо было думать и вспоминать. Два способа запоминания действовали безотказно. Первый «Кухня Ильфара», второй «Пруд».
На кухне дяди, в узкой пеналообразной комнате без окна, стену, противоположную унылым серым шкафчикам с кухонной утварью, занимало бесчисленное количество фотографий в рамках, сделанных мастеровитым дядей.
Вся семья Фирузов. И дед с бабушкой, и родители Фардина — это совсем старые фотографии, еще до их отъезда в Венесуэлу.
Больше всего черно-белых фотографий, и это правильно, как считал Фардин. В человеческой памяти обычно запоминаются либо очень радостные моменты, либо горе. Черное и белое. А детали, как и цветные оттенки, нивелируются.
После тюрьмы Фардин жил у дяди, ночевал на матрасике на полу кухни. Изучил фото на этой стене памяти до мельчайших деталей. И к каждой детали умозрительно прикрепил определенные фамилии, связанные с его жизнью в Иране.
Свой доиранский период он систематизировал (благо не слишком