Надежда оставалась и придавала сил и желания бороться. Понять бы только, что на него есть у МИ? От этого зависит тактика поведения. Но Фардин прекрасно понимал, что стоящий пред ним красавец-офицер (это он являлся обладателем бархатного баритона) не будет выкладывать все козыри. Фардин бы на его месте стал наблюдать за подозреваемым, давать информацию малыми порциями и ждал бы реакцию на каждую в отдельности.
Одетый в костюм сотрудник МИ выглядел как офицер. Выправка, уверенность, власть.
Фардин мельком увидел, насколько оперативники успели перевернуть вверх дном все в комнате. Картина с быком съехала набок, ходившие по комнате мужчины хрустели осколками от аквариума. Рыбки еще приподнимали жабры, но уже умирали. Книги и газетные заметки, которые годами собирал Фардин, валялись на полу, на них наступали, не обращая внимания. На Фардина бы тоже наступили, будь он на полу. Для них все здесь мертво, как эти рыбки, как Фардин, хоть он еще тоже шевелит жабрами.
— Безобразие! — воскликнул Фардин. — Что происходит? Кто вы такие? Что вам нужно?
Его не удостоили ответом. Да он и не ждал разъяснений, просто отыгрывал роль сотрудника университета, обывателя — свою вторую натуру. Он ни в чем не виноват, исходя из этого необходимо вести себя испуганно, истерично, требуя справедливости.
О его провале станет известно через неделю, когда в пятницу он не придет в мечеть. Алексеев ужесточил режим на время. Раньше Фардин оставлял парольный знак о своем благополучии раз в месяц.
— Да кто вы такие, в конце концов? Я — доктор, научный работник. Тружусь на благо Ирана. Как вы смеете? Я буду жаловаться!
— Знаем мы, на кого ты работаешь! — красавчик поддернул брюки и сел на диван напротив Фардина. — Всё мы знаем.
— Что за вздор ты здесь несешь?! Я тебе в отцы гожусь! — Фардин наступал.
Он собирался взять психологическую инициативу и ему удалось. Получив удар в живот от вскочившего в ярости красавчика, Фардин услышал то, что хотел, и это его слегка успокоило.
— Оминовское отродье!
Продышавшись после удара, Фардин поднял глаза, честные и чистые.
— Как ты меня назвал, мерзавец?! Ты за все сегодняшние издевательства ответишь. Господин Соруш узнает о твоем самоуправстве. Я занимаюсь секретными разработками.
— Не волнуйся, мы и с Сорушем разберемся, как он допустил тебя до секретной работы с твоим послужным списком.
— С каким списком? Что ты городишь?
— Харун, мы ничего не нашли, — негромко сказал один из оперативников. — Никаких брошюр «Моджахедин-э Халк».
— У него тут столько макулатуры, вы не все просмотрели, — разозлено пробормотал он.
«Ищите, ищите», — злорадно подумал Фардин, и это превосходство его взбодрило. Он не переставал усиленно думать, поражаясь, как сейчас быстро работает мозг.
По нескольким репликам он понял, что если бы Харун действовал по инициативе Соруша, то вряд ли бы пообещал разобраться и с самим Сорушем.
Да и будь у Камрана серьезные подозрения насчет Фардина, он бы не допустил его до работы в секции. Доктору Фирузу не поручили бы и ту работу по анализу воды с помощью водорослей как индикатора загрязнений, которой он занимался последние две недели. Камран-то ведь считал его связанным с разведкой МИ, после венесуэльского хоропо с Симин.
Но как на него могли выйти в таком случае? Если бы следили за Мамедовым, уже арестовали бы всю компанию.
«А может, и арестовали, — обреченно подумал Фардин. — Ни Рауф, ни его дружки, которых я оперировал, молчать не станут, заложат меня с потрохами. Тогда — конец. От пособничества террористической организации не отвертишься».
Оперативники продолжали сосредоточенно обыскивать комнаты. Уже вспороли матрас в спальне — Фардин услышал звук треснувшей ткани. Так же обошлись с диваном в гостиной. Ощупывали шторы, простукивали стены, просвечивали их специальными приборами.
Следили за реакцией Фардина, когда приближались к шкафу или к тумбе под телевизором. Но он оставался безучастным, изображая подавленность и нервный спад. Хотя интенсивно прикидывал варианты.
«Нет, — успокаивал он себя, — будь они уверены, не рылись бы так лихорадочно в вещах в поисках улик, доказательств моей причастности к ОМИН. Они не уверены. Кто-то им настучал обо мне и моей связи с террористами. Наверняка в окружении Мамедова появился стукач. — Страх внутри начал свою работу, медленную, разъедающую мозг помимо воли. — МИ — достойный правопреемник САВАК. Им не нужны доказательства. Был бы клиент, с кем можно работать… Начнут спрашивать, к кому я ходил в тот дом… Или знают все же про поездку в Мешхед?»
Заготовки на этот счет у Фардина, конечно, были, лишь бы ему предоставился шанс дать ответ.
— Майор, ничего, — снова подошел оперативник, взмокший от бессмысленных поисков. — А квартирка-то у него солидная. Неужели этот докторишка…
— Молчать, — зашипел Харун. — В машину его и в изолятор. Мы поговорим с ним там.
Фардину накинули мешок на голову и поволокли к выходу. Его присутствие при обыске явно планировалось как акт деморализации. Напугать не удалось, задержанный вел себя дерзко. Вот и сейчас, пока его тащили к двери, он ругался и кричал:
— Сейчас не шахские времена! Я буду жаловаться в Гаагский суд по правам человека. Я уважаемый человек, и вы не смеете…
Его ткнули несколько раз кулаком в бок, чтобы заткнулся. И он умолк, считая задачу на данный момент выполненной и жалея собственные ребра. Теперь только ждать. Ход за Харуном, он, судя по всему, следователь и с ним предстоит схлестнуться. Сейчас Фардин пытался морально подготовиться к предстоящему.
Очень сложно перестать быть человеком, а стать подследственным. Его личность, мысли, надежды, чаяния никому не нужны и не интересны. Просто объект, способный давать информацию, и до тех пор пока ее дает в нем существует надобность.
Его приволокли в изолятор. Сначала вели по длинному, гулкому холодному коридору, Фардин видел только черный кафельный пол из-под мешка.
«Как в морге, — подумал он с содроганием и впервые с момента задержания усомнился в том, что удастся выбраться из переплета живым. — И пахнет тут так же», — ему почудились запахи формалина и запекшейся крови.
С Фардина сняли мешок и толкнули к металлической скамье, стоящей посреди квадратного помещения с душевыми вдоль одной из стен. Никаких окон, никакой надежды ни на что…
— Раздевайся, — велел конвоир.
Спорить бессмысленно, только тратить силы. Раздевшись догола, Фардин сжался от холода и унижения, пока равнодушные к его моральным страданиям сотрудники изолятора прощупывали все швы, вынимали шнурки из ботинок и ремень из брюк.
В прошлый раз, когда его схватили контрразведчики, ему выдали что-то вроде серой робы, напоминающей госпитальную пижаму. Сейчас вернули его