Очевидно, что сделать этот донос стоило Немовой больших усилий: она сразу осунулась и, ослабев, остановилась взором на одной точке. Реакция наступила быстрее, чем можно было ожидать.
Я понял, что дальнейших сведений она не даст и что бесполезно прибегать к шаблонным приемам убеждения и уговорам. Все будет зависеть от уже раньше создавшегося в ней решения.
Я молчал и ждал, чтобы она высказалась.
— Вот и все, что я хотела вам сказать, господин ротмистр, — сказала она, делая движение подняться с места.
На это я ответил:
— Да, но ваши сведения слишком бездоказательны и голословны. Затем надо выяснить, делаете ли вы заявление официально или по секрету, а также не угрожали ли вы Масловой и Копытеву, что вы на них донесете.
Немова, очевидно, была поставлена в тупик и, взглянув мельком на Семенова, посмотрела на меня.
Семенов вышел.
— А при чем тут Копытев? И какое он имеет отношение к тому, что я вам заявила о Масловой? — спросила она меня, на что я ответил:
— Очень просто, вы сделали донос на Маслову из ревности, так как в ваше отсутствие близкий вам человек, Копытев, сошелся с ней, и об этом вы узнали сегодня.
— Заключение ваше правильно, но не точно, узнала я об этом горестном для меня событии от моей сослуживицы по больнице, так же, как и я, фельдшерицы, но никого из партийных, даже Копытева и Маслову, я не видела и из больницы, после вечернего врачебного обхода, пришла непосредственно к вам. Я запоздала, так как узнавала адрес охранного отделения у городовых; три из них направили меня справиться в полицейский участок, и лишь четвертый указал мне на ваш особняк. Мною руководит не только ревность, но и то отвращение, которое я питаю к насилию, и в особенности к террору. У вас есть целый аппарат, и если вы захотите, то доберетесь до более существенного. В Киеве при мне проговорилось, что Соня, старый партийный псевдоним Масловой, приедет в Киев и затем направится в Москву, так как в Ростове-на-Дону она уже заподозрена и, заметив за собой филерское наблюдение, опасается ареста. Затем, из сопоставления обрывков фраз, я поняла, что в Ростов приедет лицо, которое местных связей поддерживать не будет. Могу еще добавить, что в Киеве, по-видимому, к этому делу имеет отношение фельдшерица Мариинской больницы, которая два года тому назад была уволена из университета за участие в студенческих беспорядках; зовут ее, кажется, но не уверена, Розалией. Она маленькая, некрасивая, толстая блондинка. Хотя при мне, как при партийном работнике, мало стеснялись, но говорили, конечно, не обо всем. Больше я вам ничего не скажу, служить у вас в охранном отделении не буду, и впредь меня не беспокойте, так как я вам все равно полезна не буду.
Мы простились. Она, уходя, посмотрела прямо мне в глаза, как будто желая что-то сказать, но, махнув рукой, вышла решительной походкой и скрылась.
Семенов вывел ее на улицу со всеми предосторожностями, чтобы она случайно при выходе на кого-нибудь не натолкнулась. Возвратившись, Семенов доложил, что она носит траур по недавно умершей матери и что он предлагал ей, на всякий случай, номер нашего телефона, но она ответила, что никаких дел она к охране больше иметь не будет и ее телефон ей не нужен, ротмистра же благодарит за ласковый прием.
— Пропал ваш сон, Павел Павлович, — сказал Семенов и принес из канцелярии дело по группе Копытева и других. Надо было послать подробную телеграмму в Киев и копию с нее в Москву, куда предполагали послать Маслову, и организовать за ней осторожное наблюдение опытными филерами. Все эти меры принимались в сознании, что Маслова, как прикосновенная к террору, являлась особенно опасной партийной работницей.
Под утро, когда мы кончали нашу работу, раздался телефонный звонок. Пристав сообщал, что в больнице отравилась морфием фельдшерица Немова и врачи не могли ее спасти. В вещах ее был произведен обыск и обнаружено несколько зашифрованных адресов. Они были мной расшифрованы и оказались относящимися к местной групповой работе.
В дождливый серый день Немову похоронили на местном кладбище. Тело сопровождали ее сослуживцы по больнице и осунувшийся Копытев, роман которого с Масловой оказался мимолетным друг к другу влечением.
Работа Киевского, Московского и Ростовского охранных отделений шла своим чередом.
Вскоре Маслова, которая наблюдалась филерами под кличкой Строгая, выехала в Киев, а затем в Москву, а в Ростове-на-Дону, под наблюдением двух филеров, вскоре приехал из Киева заметный деятель Российской социал-демократической партии под филерской кличкой Молоток.
Высокий сухощавый брюнет, лет двадцати пяти, бритый, на вид флегматичный, одетый в темный костюм и техническую фуражку с бархатным околышком, снабженным арматурой, молотом и топором, он остановился в хорошей гостинице и прописался под фамилией Яблокова, по профессии техника.
Ростовские филеры тотчас же приняли его в свое наблюдение, и я отпустил киевских, которые отметили, что Молоток хитер, осторожен и весьма чуток к наблюдению.
В первый же день по прибытии Молоток отправился в контору по найму квартир и начал подыскивать помещение под техническое бюро. Свой выбор он остановил на квартире, находившейся в переулке, выходящем на главную улицу Ростова — Большую Садовую. Через несколько дней из Харькова к Молотку приехали мужчина и женщина под видом супругов — Марии и Петра Усовых — и поселились с ним. Молотка они называли хозяином, как служащие в конторе, Мария счетоводом, а Петр — техником.
Запрошенный начальник Харьковского жандармского управления ответил мне, что Усов с женой ему неизвестны, и просил выслать их фотографии. Чтобы исполнить это требование, пришлось нарядить филера-женщину Хомутову, которая снабжалась для этой цели специальным фотографическим аппаратом в виде обыкновенного небольшого свертка-покупки и производила снимки с наблюдаемых на довольно значительном расстоянии и совершенно незаметно для них. Снимки были произведены, увеличены и отправлены в Харьков, где в женщине была опознана бывшая курсистка Ракова, а в мужчине — Лобович, приехавший нелегально из-за границы. Наблюдение было трудное, требовавшее тонкой работы со стороны филеров и большого с их стороны внимания, так как наблюдаемые были чутки и все время проверяли, не наблюдают ли за ними, хотя и ни с кем не встречались.
Тем не менее было отмечено, что Молоток ежедневно по нескольку раз выходил в находившийся неподалеку городской сад, даже в плохую погоду, и оставался там не менее двух, а иногда и до четырех часов, прогуливаясь