Что было затем, и не помнила сама… Словно оказывалась в другом мире.
Готовность Черноуса убить любого, кто прикоснется к его кызымке, преклонение перед ней, доходящее до щенячьей радости лизать ей ноги, утомительное нежелание отойти от нее даже на шаг, взгляд, наполненный топящей нежностью, слова, вроде как стихов, были непонятны Акбилек. Разве так измываются или унижают? Или он действительно влюблен в нее?
Если не так, то, может быть, его поведение можно, наверное, объяснить лишь только тем, что он давно не видел женщин? Додумать дальше она была не в состоянии, особенно если помнить, что, как бы ни близок к ней был Черноус, все в нем — от запаха до жеста — оставалось для нее чужим. Они были настолько разными, насколько отличаются друг от друга земля и небо, но когда их тела сливались, все отличия вроде как исчезали. Время от времени Акбилек, считая, что мужчина не должен так пресмыкаться, пыталась найти оправдание его коленопреклонению перед ней и находила, надо сказать. Он — мужчина, муж ее, но ведь неправоверный! Не так сидит, не так молится, не так говорит, пьет водку, ест свинину, воняет табачным дымом. И как она позволяет его грешной груди прижиматься к ее белым грудям?!
В сумеречный час одного дня сидения в ущелье русские, возбужденно переговариваясь, принялись собираться куда-то: чистили и заряжали винтовки, осматривали упряжь, седлали коней. Как раз в это время Акбилек возвращалась с Черноусом с прогулки по ле сной чаще. Она сразу поспешила скрыться в лачуге, свернулась там на солдатской подстилке и, вздохнув, вспомнила аул, прижимаясь лицом к решетке коша. Сквозь прореху кошмы было видно, как Черноус направился к толпе русских, деловито и споро собирающихся в путь, и заговорил с ними. Вернулся он нахмуренным, со сжатыми губами, осмотрел затвор своей винтовки, вогнал в нее патрон, стал собирать свою одежду, поднял свое седло… А когда Акбилек подняла голову и посмотрела ему в лицо с немым вопросом: «Ты куда?» — тревожно бросил на нее взгляд. И хотя длился он лишь мгновение, был он настолько тяжел, что Черноус тут же опустил глаза, смутился. Через какое-то время он вышел и вернулся уже с толмачом. Тог перевел его слова:
— Мы уходим воевать. А ты что делать станешь?
Акбилек изумленно уставилась на него, не зная, что и ответить. А когда прозвучал вопрос:
Где бы ты хотела быть? — Акбилек уронила голову, пожала плечами и плачущим голоском:
А вы не отвезете меня обратно в аул?..
Черноус отрицательно качнул головой и спросил:
Хочешь поехать с нами?
— На войну?
— На войну, — произнес Черноус и положил ей на плечо руку.
Акбилек замотала головой:
Тогда оставьте меня здесь.
А ночью не будет тебе страшно?
Если и будет, то все равно… останусь… а вы вернетесь? — вырвалось у нее.
Это невозможно, — ответил Черноус дрогнувшим голосом.
Как только смолк разговор, вошли еще трое русских. По их мимике и резкости голосов Акбилек поняла, что над ней нависла самая ужасная угроза. Черноус сердился на них, прищурив глаза, говорил сквозь зубы и заставил их смертельно побледнеть, русские задергали шеями — принялись оттягивать пальцами воротники, словно как от удушья.
Акбилек догадалась, что он им ответил: «Не отдам вам на растерзание», — и с благодарностью уставилась на Черноуса. После ухода тех русских Черноус сел и резким поворотом головы велел и толмачу выйти вон. Какое-то время он сидел, опустив лицо вниз и растирая ладонью капли пота на лбу, затем, тряхнув рукой, вскочил и протянул ее к Акбилек, словно просил: «Пойдем». Она тут же поднялась.
Черноус взяв Акбилек за руку, вывел ее из коша и повел вправо, в сторону кустарника вокруг родника.
Порывистый жужжащий ветер. Безлунье. Плотная тьма. Темные, ледяные, всклоченные облака стадом скрыли вершины гор, а на небе черная голодная курица торопливо выклевывала зернышки звезд. Вместе со звездами гасли и лучики зажегшейся было надежды. Полное то ски сердце Акбилек угасало вместе с ними. Заблестевшими глазами она все всматривалась в лицо Черноуса. Лицо его потемнело, глаза налились кровью, ноздри трепетали. Шаг его тверд, что особенно не нравится, сердечко все сжимается, и душа ушла в пятки. Углубились в чащу, а когда оказались на поляне, густо окруженной деревьями, Черноус остановился, постоял неподвижно, всматриваясь в глаза Акбилек, обнял, прижал к себе и трижды поцеловал ее в губы. Затем он отошел от нее на пять-шесть шагов, но прежде его ладони, легшие ей на плечики, жесткостью своей словно велели: «Стой так». Перехватил с плеча винтовку и направил ее на Акбилек. Она с визгом, протянувшимся в стон, кинулась прямо на ствол. Целившаяся рука Черноуса вздрогнула, и винтовка упала на землю.
— За что? Чем я провинилась? Дяденька-а-а! Что я сделала?.. — Акбилек зарыдала, с дрожью во всем теле повиснув у него на шее. — Поцелуй меня, пожалуйста… Ласково.
Черноус приподнял руки и вяло обнял ее, похлопал по спине ладонью — сжалился. И снова принялся всматриваться в ее лицо, поднял винтовку и вернулся с Акбилек в лагерь. Там он подозвал толмача и объяснился:
— Я люблю тебя, ради тебя душу погубил, не хочу, чтобы тебя кто-то любил после меня.
Акбилек оледенела до самой крохотной косточки. «Ой, Создатель! Нельзя, нельзя верить русскому! Все это время он вел себя как любящий муж, а, прощаясь, решил убить, любит… любит только себя! Черствость… черствость, что ему кровь пролить?! Сам жить хочет… но ведь и я не хочу умирать! Пожалей…» — такие мысли пронеслись в ее голове и в последний миг она нашлась:
— Не убивай меня! Позволь мне жить! Может бьпь, когда-нибудь я снова стану нужна тебе, ведь ты не знаешь? Мне приснилось, что я шла за тобой и звала тебя в город. Ты возвратишься живой и вернешься к своим… поверь мне.
«Добрые пожелания — половина успеха» — простенькая пословица, но согревает любое сердце, особенно — идущего на смерть. Черноус воспринял слова Акбилек как