То обязательное сочувствие, кое проявляется не только по отношению к друзьям, но и к врагам, выразили единственный сват, кое-кто из действительно доброжелательных людей да не сколько соседей, к которым особенно приветлива кумысом до краев чаш была хозяйка. Атак… хотя и сопереживали люди, а не могли избавиться и от неуместных мыслишек по сему происшествию.
Общество, разойдясь после похорон и всяких траурных церемоний, бродило в умственных поисках, прислушиваясь, переспрашивая и соображая, кто же все-таки устроил такую подлость. Потому как не с одним обрубленным Мамырбаем с недавнего времени нечто подобное стало приключаться, таким же образом пострадали еще несколько аулов. И скот утоняли, и аудъчан
плени-ш, грабили, унижали, жгли. У народа-то ушки всегда на макушке, как ни таись, как ни скрывай, а всегда есть человек, который что-то слышал, что-то знает, не так ли? Посудачили, потрясли слушки да приглядки сколько надо, и выпало, что в этом замешан не кто иной, как Мукаш. Спрашиваете, как раскрылось?
А вот так.
Нашелся один чабан, видевший, как в тот злополучный день ближе к вечеру Мукаш рысью несся к Кара-шату. Первая зацепка. Одна сношеница бабы Мукаша, когда та завредничала и не дала ей сито, говорила: «Как будто я не знаю, куда ты припрятала все добро-то людское! Побе сись у меня, повертись! Все знаю! Знаю, чей тот червленый ковер, и знаю, откуда у тебя взялись белый войлок и то платье батистовое…» Услышали и тут же послали к Мукашу неприметного человечка из дома Сулеймена, он вернулся и доложил: узнал ковер. Второе доказательство. Нашлась и хозяйка зеленого батистового платья и зеленой безрукавки. Третья улика.
Тут еще один малый по имени Суьгрбай уверял, что заметил, что пестрый конь Мукаша, по всему явно, провел всю ту ночь под седдом. Этот Суьгрбай особым доверием ни у кого не пользовался, но все равно… в ту же копилочку еще один довод — четвертый. И Тезекбай мулла заметил, между прочим, что Мукаш — любитель проводить ночи где угодно, но не дома. Человек он простодушный. С этим — пять. К тому же все помнили, как сын Мамьгрбая, собрав на Мукаша нужный материал, не позволил ему стать волостным, чем вызвал у претендента обиду. Так что, если это не Мукаш, то кто? «Мукаш, некому, кроме Мукаша», — так все и решили.
В поле зрения теперь у народа Мукаш. Что с ним делать? Как отомстить? Зарубят? Отдадут под суд? Или все же убьют сами? Дом сожгут и по миру пустят? Люди готовы были свершить и одно, и другое, а то и все разом. Однако не выпал случай. А случился факт, положивший конец многим планам. И факт состоял вот в чем.
Лишившийся и супруги, и дочери, Мамьгрбай с утра пораньше сидел на бугре в открытой степи и всматривался куца-то, вдруг видит, как несется к нему всадник со стороны соседнего аула, с развевающимися по ветру ушами зимней шапки, встал, поприветствовал с седла. А как поздоровались, так сразу и Доложил.
— Бай, слышали, что этой ночью произошло?
— Нет.
— Ойбай, такое творится
— Что, сердечный ты мой?
Благодаря Господу теперь вздохнем полной грудью…
Что-то с Мукашем?
Нет, ойбай…
Так говори!
Красные перехватали всех белых в горах.
Как? А где Акбилек?
Об Акбилек ничего не известно… Так сказать, всех поголовно схватили.
Так это… как узнали? От кого?
Приезжали с аула Туркулака. Там остановился отряд красных, и Мукаш заманил белых туда, и красные их там всех повязали. До того белые растерялись, что и не дернулись даже. Эти собаки против баб только сильны, а как прижмут самих, так сами — никто.
И как Мукашу уцается обманывать всех?
Нашел лазеечку, он же плут, известный авантюрист…
Так значит, он снова с красными снюхался…
Еще как! Теперь его снова ждет большое место.
Это-то и задумывал подонок. Святые, ай, что с Акбилек стало, а? О ней ты ничего не узнал…
Мамырбай коряво встал и, с трудом передвигая ноги, двинулся домой. И, торопя людей, отправил пятерых конных на поиски Акбилек.
Пусть эти всадники объезжают аулы, расспрашивают встречных в степи, а мы пока расскажем новости об Акбилек.
Стесненная и перепуганная, как джейранчик, Акбилек с полными слез глазами все думала и думала о матери, об ауле, отказываясь даже от крошки хлеба, застыв и скорчившись от голода, желая одного лишь — умереть, однако мотылек души все еще трепыхался в ее груди, не желал отлетать. Какую же капельку нектара крылатая душа выискала в этой поганой жизни, удивительно!
Человек живуч — смерть переживет, что ему неволя да застенки, ко всему привыкает, ему и на войне жизнь. Даже приговоренный к казни человек пьет, ест, видит сладкие сны, и жизнь его не утомляет. Не думаю, что есть на свете существо более живучее, чем человек.
Какой бы ни была Акбилек омертвелой, но и она постепенно сжилась со своей участью.
Прелесть бытия ли, страх ли, инстинкт самосохранения или страстность мужчины… как бы там ни было, велит Черноус: «Целуй», — Акбилек прикасается к его лицу губами, «Смейся», — скажет и видит растянутый в улыбке рот, просит: «Поговори», — и она бормочет заученные и непонятные для нее русские слова: «Люблю тебя».
Почти месяц Черноус не отходил ни на шаг от Акбилек. Так и бродил с ней по зеленым горным лугам, по лесу, то ведя ее под ручку, то обнимая за талию, то вплетая ей в волосы сорванные цветочки и собирая для нее сладкие ягоды. Вел ее к родникам на покрытых кустарником склонах, снимал с нее сапожки и мыл ее ножки и целовал их, щекоча ей пятки черными усами. А если Акбилек уставала, нес ее, устраивая ее голову на сгибе одной руки,