Акбилек поспешила подбросить в полымя тут же валявшиеся заготовленные сухие ветки, кору. И ветер уважил, раздул костер высоко, словно оправдываясь: «Я, вообще, был на твоей стороне, видишь?» И чем ярче разгоралось пламя, тем тусклее становился огонь в волчьих глазах. Прежде смерти огня не умрешь. Погаснет пламя, и жизни Акбилек суждено будет угаснуть. И как зде сь не зашаманить самой?
«Взлетай, мой огонь, взлетай! Разгорайся, мазда, разгорайся, дай огня, дай! Трусливые звери, немое вражье! Вот огонь, вот ружье! Прочь, не приближайтесь ко мне! Вам гореть в огне! Обожгу, опалю!» — скакала и выкрикивала в полубезумии до самого рассвета Акбилек: «мазда-мазда» и спаслась.
Стряхнул Алтай с морщинистых чресл своих темную ночь с кровавыми глазами и
чудовищными клыками, тонко прочертил на свинцовом небе в таявшем лунном свете черты солнечной, сказочной красавицы Кунекей. Небесный купол на восходе насыщался белизной, вершины гор засияли позолотой. И лишь открылись врата зари, райские да красные, Акбилек, пугливо оглядываясь назад, пошла. Подпоясалась веревкой от войлочного покрова, прикрывавшего дымоход коша, и пошла в найденных в коше солдатских сапогах, ей голенища — по пояс, в руке — ночной шест. Кого она собиралась колотить им еще — неизвестно, как бы там ни было, прихватила с собой.
Вспыхнула заря, опомнился и ветер, тучи распались. Взлетевшие с гнезд жаворонки устремились к скалам, требуя от каменных громад плату за право первыми лицезреть солнцеликую Кунекей. Жаворонки, ау, попросили бы вы у нее за Акбилек. Впрочем, не надо, она и так идет, сияя. Лицо ее озарено. И впереди у нее лучистый день! Тотчас она забыла страшную длинную ночь, смертельную пляску с волками, постукивает себе с камня на камень подковками армейских каблуков, не угнаться!
Акбилек неслась, как звук буквы «Э». Торопилась к своим, насмотрелась на русских, чужих, гадких, хотели убить ее — вот какие! И не было у нее иного пути, чем проскользнуть сквозь ушко иголки. Позади нее — безлюдные горы, горы, полные чудовищ: медведей, волков, албасгы, кабанов с одним глазом во лбу. Впереди — узкая тропинка, и на ней хватает зверья: никто не даст гарантий, что ночные клыки не встретят ее на предстоящей дороге.
Кто выведет ее, если не она сама? И двигает тяжелые сапоги мамина неженка, забыв о еде, сне, усталости, желая только увидеть краешек родного аула.
Торопливо удаляясь по склону горы, Акбилек бросила последний взгляд назад. Лагерные коши внизу выглядели покосившимися, ненастоящими. Но лес горный тот, та поляна, то тенистое местечко, те катящиеся камни — все свидетели ее унижения, там поизмывались над ее девичьей честью. Упадет на них взгляд, и тут же охватывает ее жгучий стыд, в котором все вме сте: и чувство вины, и отвращение. Так обделается щенок на чисто выметенном половике хозяйки, возьмешь его за холку, ткнешь его но сом в его же пакость, так он мордочку воротит, скулит, пытается пятиться назад. Вот и Акбилек, как тот щенок. Не хотела ничего видеть, отвернулась. Как ни торопилась Акбилек, все равно скалы, валуны, каменные изломы скрывали от нее родное плоское лицо степи. Но настал час, когда солнце поднялось над всем горным хребтом на вышину копья, и задыхавшаяся Акбилек выбралась на самый краешек каменной ловушки, увидела туманное степное пространство. Обрадовалась, словно оказалась у родного порога. И пришла в такое восхищение — дай крылья, взлетит!
Колени подгибались, в лодыжках захрустело. Ничего, потащилась дальше. Стараясь не размахивать руками, спустилась по склону в низину. Хруст в ногах вроде как чуть стих. Все надеялась, что у нее еще остались силы; действительно, по ровной земле идти вроде как полегче стало, а взошла на еще одну сопку, ноги налились свинцом, заныли, кости словно переломились.
Где ее неутомимые ножки, скорые в играх в догонялки, как у зайчика? Сглазили ее или что-то еще хуже подступается к ней? Представить страшно, ай, вдруг судороги! Хоть показался бы какой-нибудь аул, если не аул, то одинокий казах, если и казаха не станет, то хотя бы животное какое. Но холмы бугрились и выглядели лишь одними преградами, и более ничего и никого не видать.
Пройдя очередную пустошь, Акбилек наткнулась на протянувшийся поперек обрыв… Божья милость!.. Река, река! На противоположном берегу тянулась дорога. Значит, люди близко! Акбилек, напрягая остаточки силенок, зашагала быстрее. Река оказалось узкой, с плеском перекатывала в каменном овраге круглые камешки. Вышла к ровному бережку, стянула сапоги, сняла с себя ча-пан, камзол, подобрала подол платья, закатала рукава, умылась, воду попила. Горло совершенно пересохло, очень устала. Утолив жажду, облегченно вздохнула.
У кромки воды Акбилек просидела достаточно долго. Думалось ей: «Вот вода течет и замирает, течет и замирает, и нет ей конца, ничто ей не грозит, и не знает она смерти. Ничего не чувствует. Выпью я ее или нет — ей все равно, напоит и плохого человека, и хорошего. Она тоже Божья благодать. Милосердие Его! А мне не досталось!»
Всю жизнь перед ее глазами протекала вода, а вот такие мысли не приходили никогда. Сама удивилась тому, как они пришли ей в голову. Наклонилась к водной глади у ног и увидела свое отражение. Волосы оказались взлохмаченными, поспешила уложить, смачивая водой, пряди. Захотела расчесать их. Но не стала, подумав: «Ради кого прихорашиваться?» Встала, оглядываясь по сторонам в поисках укромного места поблизости, чтобы там чуток передохнуть. Оказалось — отсидела ноги, пощипала раза три икры, бедра, вроде как прошло.
Слева бросилась в глаза неглубокая промоина в крутом берегу. Не задумываясь особо, Акбилек надела камзол, накинула на плечи чапан и, волоча за собой свою дубину, двинулась к ней.
Там, у заводи, можно затаиться. Сзади — стена каменной глины, впереди — вода, справа — заводь, слева — стекший с обрыва вал. Села, обхватив колени руками, и, сгорбившись, посматривала на воду. Стало припекать, лоб становился все горячее.
«Вот — река. А где же люди, живущие здесь? Разве не принято к осени селиться у рек? Да и дорога вдоль берега… Ой, наверное, тутошние бежали подальше от русских! Все остервенело сорвано вокруг! Теперь они никто!.. Сколько девушек, таких же как я, бедняжек, сгинуло! Но такое, как со мной, вряд ли с ними случилось. Других я не видела на кошевой стоянке… Или они их сразу убивали?.. Русские, ох, безжалостны к людям! Не буду