Перед стопкой одеял сидела за шитьем смуглая курносая молодуха. Ее фигурка сразу бросилась в глаза Акбилек. Молодая хозяйка с недовольным видом тоже прежде оглядела женщин. Ей явно не пришлось по душе то, что женщины, нисколько не смущаясь, прошли и сели рядом с мужчинами, чуть ли не колено к колену! Взгляд ее выразил одну мысль: «Ишь ты какие! Нарядились-то как! Что они из себя воображают? Ах, так тебя!..»
Бекболат немедля отослал юнца в большой дом за кумысом, сам расстелил перед гостями скатерть, а затем принялся вспенивать ковшом появившийся в большой чаше освежающий напиток. На Акбилек он не решался больше взглянуть, робел, словно на нем висела вина перед ней. Его жена наоборот, задрав свой короткий носик, вышла из юрты, давая знать, что и не подумает пресмыкаться перед всякими городскими, а ты, мол, крутись, если желаешь, перед ними, как шут драный, ау! Бекболат с ненавистью посмотрел ей вслед.
Гость заглянет на минуту, а увидит всю жизнь. Акбилек подумалось о том, что Бекболат не любит свою супругу, и ей стало жаль его. Несколько ее встреч с ним вновь ожили перед ней, но не настолько, чтобы взволновать ее, как прежде. И тут же безвозвратно канули в прошлое, без капли сожаления. Что прежние мечтания девицы? Песок под ногами женщины, она шагает, нисколько не утопая в нем, дыша новыми желаниями. Да и Бекболат уже совсем другой — потяжелел, к усам разрослась борода, морщины у рта, вроде и ростом стал ниже. А разговор?
— Е, значит, едете к родным… Что слышно в городе?.. Зарежем барана, погостите! — вот и все, о чем говорил.
Акбилек, опасаясь, что Балташ может догадаться о ее хотя и давних, но близких отношениях с Бекболатом, равно и того, что в самом Бекболате вдруг оживут никчемные теперь чувства, произнесла по-русски: «Едем!» Нисколько не обращая внимания на продолжавшиеся просьбы погостить, все встали и вышли к нерасседланным лошадям.
Какое-то время ехали молча. Акбилек поглядывала на брата, но по его непроницаемому лицу невозможно было понять, о чем он думает. Он же занят был выбором темы для разговора, никоим образом не способной побудить собеседников ни к каким воспоминаниям. Заговорив, наконец, с сестрой, он с облегчением убедился, что она поняла предусмотрительный замысел.
На горном склоне пятеро всадников и всадниц — не более чем муравьи, а в могучих травах алтайского высокогорья и не видны стали вовсе. Миновали изъеденное пещерами ущелье, проезжали меж скал, нависавших над ними, как верблюжьи горбы, объезжали валуны, отглаженные ветрами, как груди великанш… Здесь, у самых вершин Алтая, Акбилек как никогда до этого часа осознала, что и убийство мамы, и насилие над ней самой, и травля мачехи, и часы во мгле на краю могилы в лачуге старой Черепушки остались там — далеко внизу — и больше никогда ее не обеспокоят. Она вынесла свое сердце за семь небе с и в космосе обмыла его в золотой чаше, вновь родилась — чистая, иная.
Весь мир-Алтай — в лучах заката видит струною вытянувшаяся Акбилек: несутся, вскидывая гривы, с ржанием и рыком кони вдоль волн хрустальных Маркаколя, отпырхивают кобылицы жеребят, влекут их за собой на горные луга, пылают красно лисьи треухи табунщиков; на склоне к берегу замелькали женские миндальные головки в узорчатых платках, зеленые платья очерчивают изгибы тел, и все видится, как сквозь очки с желтыми стеклами. Золотится и плывет.
Слышен брех собак и блеянье овец в загонах близкого аула. Козлята жалобными голосами своих мамаш рогатых вызывают. В небе звенит жаворонок. А у земли стрижи
летают, людей оплетают. Идущие по воду три девицы запели с переливами:
Скрыл сережку камышовый строй, Чужак негаданный заехал за сестрой. Колечки сдвоенные режут пальцы, До боли под ребром мне жаль ее порой…
Невесть откуда вылетел на жеребце с развевающимся хвостом мальчишка, увидел Акбилек со спутниками и, развернувшись, рванул к аулу.
Мечта аксакала Мамырбая — увидеть сноху, перед каждым редким его приездом он ставил белую юрту для
молодоженов, надеясь, что в этот раз Толеген непременно привезет с собой жену. И нынче она поднялась у дома аксакала — ждал старик.
Мальчишка прямо с жеребца заорал:
— Дяденьки подъезжают! И Акбилек с ними!
Услышав долгожданную весть, аксакал встрепенулся
и суетливо принялся мотаться по комнатам, восклицая:
— Эх! Что он там кричит!
Акбилек он не видел с того дня, как она уехала с братом. Слышал, что учится, но лишь недовольно, без слов поморщился: «Что может девица выучить?» Она как бы исчезла с лица земли для него, лишь помнил, что была у него такая дочь. Не думал о ней и не представлял себе, что когда-нибудь ее увидит снова. Что теперь ему делать? Остаться дома? Или выйти навстречу. Как поздороваться? Невозможно же сидеть так, словно ничего не происходит. Попросит прощения? Вот свалилась на него такая тягостная незадача.
Ничего в голову не идет, а у окна баба раскудахталась:
— Вот появились! Четыре человека! Нет… пятеро… две женщины… одна небось невестка…
Аксакал, услышав о невестке, не в силах был уже усидеть, как в бок его толкнули.
Припоминая известную поговорку о том, что даже к шестилетнему ребенку, ежели он приехал издалека, старик обязан выйти навстречу и первым поприветствовать его, аксакал Мамырбай решился выбраться из дома и встретить как полагается гостей.
Вышел, а они в ту же минуту скопом подъехали. Со светло-пепельной лошади смотрит на него женщина в белом платье. Перед ней пристроилась Сара. Пока гадал: «Кто это может быть», — Уркия уже обнимала ее, целовала в лоб. Оказалось — Акбилек. К его удивлению, к ней первой подходили и мужчины, и старцы аула. Видя, что к ней все относятся с почтительным вниманием, аксакал решил чуть сгладить свою неприязнь к дочери.
Подошел Толеген, поздоровался и, указывая на последовавшего за ним Балташа, представил его:
— Вот ваш зять. Зовут его Балташ.
— Е, как поживаешь, дорогой? — произнес оторопевший аксакал. i но он
И сообразить не может, что же еще сказать, на языке вертелось только нелепое: «Поздравляю!». За братом, ведя с собой Сару, подошла к