— Самое разумное, — заметил Бишоп.
— А где ты вообще был? — спросил я. — Встреча с Кесадой могла для меня плохо закончиться, я искал тебя, но не нашёл.
— Не переживай, Холлер. Я тебя прикрывал. Стоял на лестнице и не спускал с тебя глаз.
Я платил Бишопу четыреста долларов в неделю за защиту — деньги через третьих лиц передавались его девушке и матери его сына в Инглвуде. Его "зонтик" охватывал четверть нашего восьмиугольного сектора: два уровня, двадцать четыре одиночные камеры — двадцать два "соседа", каждый из которых представлял отдельную, пусть и невидимую, степень угрозы.
В мою первую ночь Бишоп сразу предложил выбор: безопасность или боль. Я не стал торговаться. Обычно он был рядом, когда я появлялся в комнате отдыха, но сегодня, когда я должен был сообщить Кесаде не самые радостные вести, вдруг исчез с горизонта. О самом Бишопе я знал немного: тут не принято задавать вопросы. Темная кожа скрывала татуировки, смысл которых я мог разве что угадывать. На костяшках обеих рук было выведено "Искалеченная Жизнь".
Я нагнулся под кровать, вытащил картонную коробку — здесь хранились мои бумаги по собственному делу. Сначала проверил резинки: каждую из четырёх пачек я перематывал двумя лентами — горизонтально и вертикально, чтобы пересечения приходились в разных местах. Это был мой индикатор: если кто-то, будь то Бишоп или другой "доброжелатель", лез бы в мои документы, я сразу бы это заметил. Однажды у меня чуть не сфабриковали признание для клиента — после того, как стукач пролистал его тюремные файлы. С тех пор я неукоснительно использовал резиновые "ловушки".
Теперь под угрозой пожизненного срока оказался я сам, и защищать себя собирался тоже сам. Да, я слышал, что говорил Линкольн, — многие умники тоже произносили это после и до него, — что адвокат у самого себя — не лучший вариант, но я не способен был доверить чью-либо судьбу никому, кроме себя. Так что в деле "Штат Калифорния против Майкла Холлера", центральный штаб защиты размещался в камере 13, уровень К-10, "Башни-Близнецы".
Я вынул из коробки пакет ходатайств, развязал резинки, убедился, что все цело. Уже завтра утром слушание — надо было готовиться. У меня было три ходатайства, начинал я с просьбы о снижении залога. При предъявлении обвинения мне выкрутили сумму в пять миллионов долларов: обвинение убедило суд в том, что я не только склонен к побегу, но и представляю угрозу свидетелям. И помогло им то, что судьёй на предварительных слушаниях оказался достопочтенный Ричард Роллинз Хейген, чьи решения я дважды опротестовывал в апелляции. Он, кажется, решил со мной рассчитаться, услышав прокурора, и поднял планку вдвое — от стандартных двух миллионов до целых пяти.
В тот момент эта разница на деле мало что значила — решение было простым: вложить всё в залог или потратить ресурсы на собственную защиту. Я выбрал второе и оказался здесь — "адвокатом", но в роли обвиняемого, в среде, где потенциальный враг мог найтись в каждой камере.
Но завтра меня ждёт другой судья — по иронии, единственный, с кем я почти не пересекался в суде, — и я попрошу о снижении залога. У меня было ещё два ходатайства; сейчас я штудировал свои заметки, чтобы быть готовым встать и спорить, глядя судье в глаза, а не уткнувшись в бумагу.
Гораздо важнее самой возможности выйти под залог было ходатайство об открытии материалов дела, обвиняя прокуратуру в сокрытии доказательств, а также заявление с обжалованием самой достаточности оснований для остановки, приведшей к аресту.
Я понимал: судья Вайолет Уорфилд, ведущая это дело, вряд ли даст много времени на дебаты по всем трем ходатайствам. Нужно было быть кратким, чётким и готовым к любому повороту.
— Эй, Бишоп? — позвал я. — Не спишь?
— Нет. Чего тебе?
— Хочу на тебе потренироваться.
— В каком смысле?
— Аргументы свои проверить, Бишоп.
— Это не входило в контракт, чувак.
— Знаю, знаю. Просто скоро свет вырубят, а я не готов. Выслушай меня — скажешь, что думаешь.
Как раз в этот момент свет на этаже погас.
— Ладно, — отозвался Бишоп. — Готов слушать. Но за это — доплата.
Глава 4
Понедельник, 2 декабря
Утром я отправился первым автобусом в здание суда, позавтракав сэндвичем с колбасой и красным, помятым, яблоком. Каждое утро — один и тот же рацион, который для убедительности повторялся и на обед. За пять недель, проведенных здесь, перерыв случился лишь на День благодарения, когда колбасу заменили ломтем индейки и подали ее на все три приема пищи. Отвращение к пище в «Башнях-Близнецах» давно меня покинуло: это стало рутиной, и я быстро, без суеты расправлялся с каждым завтраком и обедом. Тем не менее, по моим расчетам, за время заключения я сбросил от пяти до десяти килограмм — и расценивал это как пролог к борьбе с лишним весом, которая, несомненно, может стать для меня вечной темой.
В автобусе со мной ехали тридцать девять заключенных, большинство — на утренний суд для предъявления обвинения. Как юрист, я много раз видел испуганно распахнутые глаза своих клиентов при первой встрече — но то было уже в суде, где я успокаивал их и готовил к предстоящей процедуре. Здесь же, в автобусе, меня окружала эта паника со всех сторон. Мужчины, впервые оказавшиеся в тюрьме. Мужчины, сидевшие уже не раз. Новички или рецидивисты — от всех одинаково исходил густой запах отчаяния.
Поездки в суд и обратно были для меня самыми страшными моментами. Это был лотерейный барабан: тебя просто загружали. У меня не было ни Бишопа, ни телохранителя. Если бы что-то случилось, спереди за решеткой сидели помощники шерифа — водитель и, как его величали, помощник по безопасности. Их задача сводилась к тому, чтобы отсортировать мертвых и умирающих, когда все закончится. Они находились здесь не для того, чтобы «служить и защищать», а чтобы беспрепятственно перегонять человеческий поток вверх по ступеням судебной системы.
На этот раз нам достался один из новых автобусов с раздельными сиденьями, вид которого внушил еще большую тревогу. Новый парк появился после того, как в старых машинах вспыхнули полномасштабные беспорядки, вышедшие из-под контроля. Поскольку департамент шерифа отвечал за безопасность заключенных, все закончилось множеством исков о неспособности защитить раненых и убитых. Я сам подал пару таких исков и потому хорошо знал слабые места и прежнего, и нынешнего проекта.