— Эй, босс, ты в порядке? — спросил Циско.
— Да, все норм, — сказал я. — Просто думаю о разном. Будет весело.
Циско кивнул. Он понимал: ничего веселого не будет, но настроение команды улавливал верно. Веди себя как победитель — и станешь им.
Дверь камеры снова открылась, и Дженнифер вернулась, неся мою судебную одежду на двух вешалках. Обычно на выступлениях перед присяжными я надеваю розовые оксфорды, но сегодня и так сойдет. Один вид этого костюма отличного кроя поднял мне настроение на новую высоту. Я начал готовиться к схватке.
Глава 5
Костюм сидел на мне свободно. Казалось, я в нем плыву. Первое, что я сказал Дженнифер, когда меня доставили в зал суда и сняли цепи, — попросил Лорну съездить ко мне домой, выбрать два костюма и отнести портному чтобы он их перешил.
— Это будет непросто, если с тебя нельзя снять мерки, — сказала она.
— Все равно, это важно, — сказал я. — Не хочу выглядеть перед прессой, парнем в костюме с чужого плеча. Дойдет до присяжных и это станет проблемой.
— Хорошо, поняла.
— Скажи ей, пусть она меня сфотографирует в полный рост.
Прежде чем она успела ответить, Дана Берг подошла к столу защиты и положила на него увесистый пакет.
— Наши ответы на ваши ходатайства, — сказала она. — Уверена, все это будет изложено устно.
— Своевременно, — заметила Дженнифер тоном, подразумевающим обратное.
Она принялась читать. Я утруждать себя не стал. Берг будто колебалась, ожидая от меня комментария. Я просто поднял глаза и улыбнулся.
— Доброе утро, Дана, — сказал я. — Как прошли выходные?
— Уверена, лучше, чем у вас, — ответила она.
— Думаю, это можно не оспаривать, — сказал я.
Она усмехнулась и вернулась к столу обвинения.
— Неудивительно: она возражает против всего, — сказала Дженнифер. — Включая сокращение залога.
— В порядке вещей, — сказал я. — Как уже говорил, не беспокойся о залоге сегодня. Мы...
Меня оборвал раскатистый голос Морриса Чана, помощника судьи, объявившего о появлении достопочтенной Уорфилд. Нам приказали встать и соблюдать тишину.
Я считал, что нам повезло, когда это дело попало к Уорфилд. Она была жестким юристом, стояла за закон и порядок, но прежде сама работала в защите. Часто защитники, становясь судьями, из кожи вон лезут, чтобы казаться беспристрастными, и тем самым склоняются в сторону обвинения. Об Уорфилд я слышал иное. Хотя мне не доводилось вести дела в её суде, в разговорах коллег, в барах «Красное Дерево» и «Четыре зеленых поля», у меня сложилось впечатление, что судья всегда прислушивается к доводам до конца. Кроме того, она была афроамериканкой — а значит, аутсайдером. В итоге ей приходилось быть лучше других. Такой склад ума мне импонировал. Она отлично понимала, через что я прохожу, защищая самого себя. Я предполагал, что это знание она будет учитывать, вынося решения.
— Рассматривается дело штата Калифорния против Холлера. На сегодня у нас ряд ходатайств защиты — произнесла судья. — Мистер Холлер, будете выступать вы или ваш второй адвокат, мисс Аронсон?
Я поднялся, чтобы ответить.
— С позволения суда, — начал я, — сегодня мы разделим роли. Я хотел бы начать с ходатайства о прекращении дела.
— Очень хорошо, — сказала Уорфилд. — Продолжайте.
И вот тут начиналась тонкая игра. Формально я подал ходатайство об исключении доказательств, добытых неконституционным путем. Я оспаривал законность остановки автомобиля, которая привела к обнаружению тела Сэма Скейлза в багажнике моей машины. Если бы это ходатайство было удовлетворено, дело против меня, скорее всего, развалилось бы. Но трудно было поверить, что судья — даже такая справедливая, какой, по моим сведениям, была Уорфилд, — решится так подставить штат. На это я и рассчитывал, потому что и сам этого не хотел. С любым другим клиентом я предпочел бы такой исход. Но это было мое дело. Я не желал выигрывать на формальности. Мне нужно было полное оправдание.
Хитрость состояла в том, чтобы добиться полноценного слушания о конституционности самой остановки, из-за которой я и оказался за решеткой. Но нужно оно было мне прежде всего затем, чтобы вызвать офицера Милтона, положить его историю на протокол и получить ее показания под присягой. Потому что я был убежден: меня подставили, и в этой подставе, так или иначе, участвовал Милтон — сознательно или нет.
Держа распечатку ходатайства, я подошел к трибуне между столами защиты и обвинения. По пути невольно глянул в галерею и заметил, как минимум двоих журналистов, которых знал по предыдущим заседаниям. Они были моим каналом, через который я выводил свою линию защиты наружу, в мир.
Я также увидел в последнем ряду свою дочь, Хейли. Предположил, что она прогуливает занятия в университете, но сердиться не мог. Я запретил ей навещать меня в тюрьме. Не хотел, чтобы она когда-либо видела меня в тюремной робе, и даже вычеркнул ее из списка разрешенных посетителей. Суд оставался единственным местом, где она могла видеть меня и поддержать — и я это ценил. К тому же, находясь здесь, она уходила из воображаемого мира лекций и получала настоящее юридическое образование.
Я кивнул ей и улыбнулся, но, встретив ее взгляд, снова ощутил, насколько плохо сидит на мне костюм. Он выглядел чужим и каждому в зале вещал: перед вами — заключённый. Все равно что явиться в тюремной робе. Я отогнал эти мысли, поднялся на трибуну и сосредоточился на судье.
— Ваша Честь, — сказал я. — Как изложено в представленном ходатайстве, защита утверждает, что меня подставили. И эта схема сработала благодаря незаконной и неконституционной остановке полицией в ночь моего ареста. Я повторно…
— Кем установлено, мистер Холлер? — перебила судья.
Вопрос меня озадачил. Каким бы уместным он ни выглядел сам по себе, в этот момент — до завершения моей речи — он звучал неожиданно.
— Ваша Честь, это не предмет данного слушания, — ответил я. — Вопрос — в остановке и ее конституционности. Это…
— Но вы утверждаете, что вас подставили. Вы знаете, кто именно?
— Повторю, Ваша Честь, это не относится к текущему вопросу. В феврале, когда мы предстанем перед присяжными, это станет крайне актуально, но я не понимаю, почему я должен раскрывать обвинению свою теорию, одновременно оспаривая законность остановки.
— Продолжайте.
— Благодарю, Ваша Честь.