Визит к педиатру нам назначают на одну дату, а сразу на следующую – у меня выпадает визит к репродуктологу. Ну и отлично. Надеюсь, я не подойду по здоровью, а если подойду… Что ж, придётся честно сказать, что я не готова. По моральным, психологическим и прочим причинам.
Вот только выражение лица педиатра, к которому я прихожу вместе с Машулей и Мишуткой, выглядит не слишком обнадёживающим. К тому же, кроме него в просторном кабинете находятся ещё два врача.
– София, присаживайтесь, – говорит мне один из врачей, когда дети отвлекаются на рисование за боковым столиком. – Нас с вами ждёт долгий разговор.
– Что? – сердце у меня падает куда-то в желудок.
– София, у ваших детей крайне редкая для их возраста аномалия, – начинает педиатр, произносит сложное название, синдром, – это заболевание костного мозга, и при этой болезни очень высок риск развития острого лейкоза.
– Но… – я ничего не понимаю, как… откуда…
– София, меня зовут Андрей Сергеевич, – вступает в разговор второй врач, – я гематолог. Занимаюсь болезнями крови. Мой коллега – детский онколог…
– Но… у моих детей нет рака! Ведь нет же?! – меня начинает потряхивать.
Мужчины переглядываются.
– Нет, – кивает онколог. – Пока нет. И чтобы не было и дальше, детям потребуется лечение. Пожалуйста, держите себя в руках. Ваш диагноз – не приговор, есть варианты, как нам действовать дальше. Сейчас, судя по результатам анализов, у детей присутствует только анемия в начальной стадии, без всяких сопутствующих осложнений. В этом случае осуществляется активное наблюдение, переливание компонентов крови. Если болезнь будет прогрессировать и начнётся ухудшение – понадобится химиотерапия. Но наиболее надёжный способ добиться стабильной ремиссии – пересадка костного мозга.
– Но для этого… нужно найти донора? – почти шепчу, не сводя глаз с детей.
– Да, это чаще всего самая большая сложность, – врач кивает. – Но возможности у нас есть, кроме того, сейчас вашим детям пересадка не требуется. Есть все шансы, что сопроводительной терапии и переливаний будет достаточно. В любом случае, болезнь вполне можно держать под контролем. Мы сейчас оставим вас с детьми на ночь здесь. У нас есть варианты, которые можно попробовать, чтобы поддержать детский организм с анемией, но важно, чтобы они были под наблюдением. А завтра с утра решим окончательно, что там у нас по тактике.
Ночь в палате наблюдения тянется бесконечно.
Миша уже уснул, свернувшись калачиком, прижимаясь лбом к моему боку. Маша ворочается, то и дело всхлипывает во сне, как будто её догоняют те же самые слова, что весь день догоняют меня.
«Аномалия костного мозга».
«Высокий риск лейкоза».
«Пересадка».
В раковине тихо капает вода, лампа над дверью даёт тусклый желтоватый свет. В коридоре изредка гремит тележка, и медсестра заглядывает проверить показатели соседского малыша. Всё спокойно. Спокойно, чёрт возьми.
– Мама, – шепчет вдруг Маруська, не открывая глаз. – До-мой?
– Мы скоро будем дома, моя хорошая, – отвечаю, поглаживая её по волосам. – Обязательно пойдём. Чуть-чуть тут побудем, и домой.
Лгу так уверенно, что почти верю сама.
В голове крутится одно и то же: донор, донор, донор. Где найти донора? Я уже успела нагуглить, что обычно обращаются в банк доноров, но там совпадения можно искать годами, и не факт, что получится найти.
Я поднимаюсь с кровати, накрываю детей одеялом и выскальзываю в коридор, чтобы хотя бы поплакать в одиночестве. Сдерживаюсь до последнего, но у окна с видом на чёрный двор, освещённый только редкими фонарями, меня всё-таки прорывает.
– Можно? – слышу тихий голос.
Оглядываюсь. Дежурная медсестра, молодая, с усталыми глазами, уже привыкшими к чужой боли.
– Простите, – вытираю щёки ладонью. – Я… немного.
– Тут все «немного», – вздыхает она, прислоняясь к подоконнику рядом. – У вас двойняшки, да?
– Да, – киваю, снова глядя во двор. – Сказали… редкая штука. Что понадобится донор, возможно. Когда-нибудь. Или раньше, чем «когда-нибудь».
Она молчит, и в этой молчаливой паузе нет ни капли фальшивого сочувствия. Только уставшее понимание.
– Знаете, – медсестра наконец говорит, – родители тут разные бывают. Кто-то орёт, ищет виноватых. Кто-то всё на врачей спихивает. А кто-то… как вы. Сначала тихо плачет ночью. А потом приходит днём с чётким списком вопросов и планом. – Она улыбается уголком губ. – Обычно у таких детей больше шансов.
Я усмехаюсь сквозь слёзы:
– Потому что их мамы доконают всех вокруг?
– Потому что их мамам есть ради кого жить, – пожимает плечами. – И они не сдаются.
Я возвращаюсь в палату уже другая. С тем же страхом, но ещё и с каким-то диким упрямством внутри.
Провожу пальцами по лбу спящего Миши, поправляю одеяло на Маше и тихо шепчу:
– Я найду вам всё. Любые лекарства. Любых врачей. Любого донора. Даже если придётся… – запинаюсь, потому что до конца эту мысль ещё не могу сформулировать. – Даже если придётся сделать то, чего я сейчас боюсь сильнее всего.
Потом лезу в сумку за блокнотом. В нём – наш бюджет, списки покупок, остатки зарплаты. Я открываю чистую страницу и пишу сверху: «План».
Под ним – одну-единственную строчку: «1. Пойти к Глебу Покровскому».
С утра снова встречаюсь с врачами.
– Так, ну что, всё подтверждается окончательно, – строго кивает педиатр, переглядывается с онкологом. – Будем искать донора.
– А… кровь… должна быть просто донорская? Любая? – перебегаю взглядом с одного врача на другого.
– Чаще всего подходит кровь брата или сестры, – говорит гематолог. – Но это не ваш случай. Поэтому мы рассмотрим другие варианты.
Глава 22
Софья
– Почему не наш случай? – сиплю, ничего не понимая, мозги после бессонной ночи не работают. – Они же брат с сестрой…
– У вас ведь только два ребёнка, – терпеливо, как маленькой, объясняет мне гематолог. – У обоих одна и та же проблема. Сосредоточьтесь, София, пожалуйста. Мы же не будем переливать им туда-сюда кровь! Такой вариант подходит, если один из детей здоров. А в случае с двойняшками – если есть третий здоровый ребёнок, у которого можно взять компоненты крови. В таких ситуациях иногда используют пуповинную кровь, что опять же…
– Пуповинную? – перебиваю врача.
– Да, если после родов, например, она была