– Не слишком довольна – это слабо сказано, – говорю хмуро.
– Тогда могу предложить вас только одно, – вздыхает врач. – Единственный доступный для вас выход – это суррогатное материнство. Правда, тут есть довольно сложный момент… Суррогатную мать нужно найти.
– А что, у вас нет каких-то баз данных или чего-то подобного? – спрашиваю у него.
– У нас есть, скажем так, потенциальные кандидатки… Но, видите ли, дело это довольно деликатное, – врач качает головой. – Тем более, что… яйцеклетка в вашем случае должна быть донорской. Не самой сурмамы, конечно, это запрещено законом – просто от другого донора. Качество яйцеклеток вашей невесты, к сожалению, не позволяет говорить о том, что можно будет зачать здорового ребёнка.
– Я понял, – качаю головой. – Честно сказать, я не имею ни малейшего представления, какой должна быть эта… сурмама.
– Ну, самые простые, базовые условия, – начинает перечислять врач, – это возраст от двадцати до тридцати пяти, наличие как минимум одного собственного ребёнка, гражданство страны. Дальше надо будет разбираться с медицинскими данными. Я посмотрю по нашим базам, но не дам гарантию, что кандидатка найдётся быстро.
– Ясно, – киваю и встаю. – Посмотрите. И мы… нам тоже нужно время, чтобы подумать.
– Конечно, – репродуктолог встаёт следом. – Такие решения второпях не принимаются. Думайте, обсудите с невестой и сообщите о своём решении, пожалуйста.
– Да, обязательно.
Прощаюсь с врачом, выхожу из медцентра и решаю прогуляться до отеля пешком, благо тут недалеко.
Вроде бы готовил себя к такому исходу дела… Но всё-таки чувство такое, словно почву из-под ног вышибли.
Оглядываюсь на крыльцо клиники и вдруг вспоминаю Софию с детьми. Интересно, прошли они обследование? Я её не видел в отеле последние два дня…
Ещё больше интересно, почему меня вообще это волнует!
Подумав, прибавляю шаг. Мне нужно поговорить с управляющим.
* * *
К вечеру я уже ненавижу слово «вариант».
Вариант лечения.
Вариант протокола.
Вариант, при котором у нас вообще будут дети.
В ресторане отеля тихо гремит посуда, в углу кто-то играет что-то фоновое на рояле. Слишком спокойная, слишком дорогая картинка для разговора, который нам предстоит.
Алина сидит напротив, идеально прямая, идеально накрашенная, с идеально пустым взглядом поверх моего плеча. Её отец тоже приехал, хотя я его не ждал – меня раздражает его панибратство и постоянное подчёркивание того, что мы «одна семья». Но пусть… Роман вертит в пальцах бокал, смотрит на свет, и от этой показушности хочется морщиться.
– Значит, врач считает, что… – отец моей невесты слегка наклоняется вперёд. – Суррогатная мать – единственный разумный выход?
– Он считает, что шанс с обычной стимуляцией слишком мал, – откидываюсь на спинку стула, чувствуя, как под кожей перекатывается раздражение. – И что организм Алины уже и так на пределе.
– То есть я сломана, – почти шепчет она, всё так же не глядя на меня.
– Не начинай, – сжимаю зубы. – Никто не говорил «сломана».
– Ты сам так думаешь, – отвечает, наконец поднимая глаза. Там – смесь обиды и холодной злости. – Иначе не соглашался бы на эту… – она будто спотыкается о слово, – услугу.
Роман вмешивается как всегда вовремя:
– Алина, хватит драматизировать, – смотрит на дочь строго, потом переводит взгляд на меня. – Глеб, ты молодец, что думаешь головой. Наследник тебе нужен, это очевидно. Компания растёт, а ты один. В этой ситуации суррогатная мать – современное, цивилизованное решение.
– Я хочу, чтобы ребёнок был моим, а не какой-то посторонней девицы, – выдыхает Алина.
– Ребёнок и будет твоим, – Роман улыбается так, что мне хочется отодвинуться. – По документам – только ваш с Глебом. Остальное – технические детали. Девушке заплатят, она выносит и исчезнет. Мы будем контролировать процесс.
Меня слегка передёргивает от этого «контролировать». Всплывает в памяти суровый взгляд репродуктолога и его аккуратные формулировки про права, закон и этику. На этом фоне слова будущего тестя «девица исчезнет» звучат… слишком по-деловому.
– Врач говорил о донорской яйцеклетке, – напоминаю жёстко. – По поводу «твоего» ребёнка… всё немного сложнее.
Алина зажмуривается, пальцы сжимаются на салфетке так, что костяшки белеют.
– Замолчи, – выдыхает со слезами в голосе. – Просто… замолчи.
Мы молчим минуту, две. Рояль продолжает играть, и мне даже смутно кажется, что я узнаю мелодию.
– Послушайте, – Роман аккуратно ставит бокал на стол. – Раз вы уже вложились в этот центр, грех не воспользоваться их возможностями. Тебе предлагают решение, Глеб. Тебе и Алине. У тебя есть ресурсы, у них – специалисты. Неужели ты хочешь всё перечеркнуть только из-за того, что тебе не нравится слово «суррогатная»?
Я смотрю на него и вдруг понимаю, откуда у управляющего отеля такая мерзкая манера давить.
Гены. Чистые, концентрированные.
– Я хочу, чтобы Алина этого хотела, – говорю наконец. – И чтобы никто не чувствовал себя вещью.
– Я хочу ребёнка, – отвечает Алина неожиданно твёрдо. – Любым способом. Только не через эти гормоны, от которых меня тошнит и колотит. Если суррогатная мать – единственный вариант… – она сглатывает, поднимает подбородок, – значит, так и будет.
Роман улыбается, довольный, словно только что удачно закрыл сделку.
А я ловлю себя на том, что хочу выйти на улицу и глотнуть холодного воздуха.
Потому что всё это, разумеется, похоже на контракт.
Только вот я ещё не понимаю, с кем мы собираемся договариваться – с женщиной или с собственной совестью.
Софья
– К сожалению, без дополнительного обследования поставить точный диагноз я не смогу, – добивает меня педиатр.
– Ясно, – голос у меня дрожит и срывается.
Всё-таки обследование. Всё-таки с моими малышами что-то не так…
– Я не могу утверждать наверняка, это покажут результаты исследования, – добавляет педиатр, – но у меня есть подозрения, что… скажем так, эта «поломка» – генетическая.
– Что это значит? – смотрю на своих малышей, потом поднимаю глаза на врача.
– Для каждого врождённого заболевания, – объясняет он, – есть свой период дебюта, то есть время и возраст, когда они проявляются. До этого бывает сложно что-то заподозрить. Поэтому сейчас нужно объёмное молекулярно-генетическое исследование. У вас наследственных заболеваний нет, неплохо бы выяснить, есть ли что-то со стороны отца.
– Это невозможно, это… – замираю, замолчав.
Но… Покровский ведь здесь.
– Я вам об этом говорю только потому, что если у нас будет больше данных, мы будем знать, что искать, – мягко говорит педиатр. – Это будет не только быстрее, но и… дешевле.
– Спасибо, я поняла, – киваю и встаю. – Я сообщу… если у меня появится информация. И по поводу анализов тоже.
– Звоните мне напрямую, – протягивает мне карточку врач. – И не тяните.
Легко сказать…
Выхожу на улицу с детьми и думаю, что же мне сейчас делать.
Но за меня решает телефонный звонок.
– София, я хотел бы, чтобы вы заехали сейчас в отель, – звучит голос управляющего.
– Хорошо... – отключаюсь и обращаюсь к своим малышам: – Мои хорошие, мы зайдём ненадолго к маме на работу, – стараюсь говорить бодро и весело.
Маруся с Мишей вроде бы не капризничают особенно эти дни, но всё равно какие-то… не такие. Или это мне кажется на нервной почве и из-за страха, что они больны?
Разворачиваю коляску, вспомнив вдруг, как легко с ней управлялся Покровский. В очередной, уже непонятно какой по счёту раз задумываюсь, может быть, всё-таки сказать ему? Мне не нужны от него деньги, да и на самого мужчину мы с малышами не претендуем, но, может, он хотя бы согласится рассказать, есть ли у него генетические заболевания? Или обследоваться, если не знает.