– Извини за некоторую некорректность вопроса. Однако по части, "что здесь не устраивает" я тоже, пожалуй, мог бы дать тебе фору, впрочем, как и большинство наших потенциальных читателей, не всегда регулярно получающих причитающееся им жалование. Так что ты уж лучше про Америку нам рассказывай. Бывал же там, видел всё своими грустными глазами.
– Ага, бывал я в этой слаборазвитой капстране. Забавная, признаюсь, держава. Американцы, как многие утверждают, чем-то похожи на нас. Действительно: у них – две ноги, две руки, два глаза, два уха, по носу на каждого, но… больше никаких сходств, сплошные отличия. Они как бы для другого и по-другому живут. К нам испытывают жуткое любопытство пополам с симпатией. Природу этих сложных чувств я понял, посмотрев несколько местных фильмов о нас. Оказывается, они все время ждали, что мы их рано или поздно завоюем. Вся наша страна для них – сплошная снежная Сибирь. В их картинах поэтому или медведи, или военные в шапках-ушанках бродят. Они, наверное, искренне полагали, что у нас 12 месяцев в году зима, остальное – лето. Очень обожают Горбачёва за то, что он избавил их от страха. Наши политические обозреватели типа Зорина внедрили мне в сознание мысль о том, что США успешно загнивают и там со дня на день созреет социалистическая революция. Может быть, поэтому в аэропорту Кеннеди (это примерно 15 наших Домодедово) я разменял 3 доллара. Думал: ну сейчас нищие, голодные и холодные американцы ломанутся ко мне, как те черепахи из зоопарка. Раздам все до цента, покажу интернационализм в действии. Не удалось даже увидеть тех бедолаг, хотя не исключаю, где-то попрятались по такому случаю. Дома спрашиваю политобозревателей: «Ребята, где вы раскапываете в США трущобы, бездомных, голодных?» Они отвечали с кагэбэшной многозначительностью: «Места надо знать, парень. А ты не в свои дела не суйся».
Америка вообще подарила мне множество потрясений. Вслед за Горьким, Маяковским, Ильфом и Петровым я бы мог из этих ошеломляющих впечатлений соорудить целую книжку. Зашёл как-то в магазин. Народу – толпа, я шестой посетитель. На прилавки гляжу и вдруг смекаю, что могу назвать штук шесть-семь продуктов. Остальных – сотни, тысячи – отродясь не видал, не знал. Во всем остальном США – страна как страна. Есть в мире места и получше. Я сейчас вот езжу, убеждаюсь – правда есть.
– А много ездишь?
– Да. После Америки побывал еще в нескольких загнивающих странах. Нам бы хоть немного так "погнить".
– Ну а в лучшее будущее нашей страны, нашего народа веришь?
– Конечно, верю. Я же безнадежный оптимист.
– Расскажи, кто формировал твоё творческое мировоззрение, кто учил тебя артистическому уму-разуму?
– Много хороших и разных преподавателей у меня было в театральном вузе. Я бесконечно благодарен Михаилу Ульянову, Александру Ширвиндту, Алексею Кузнецову. В Таганке тоже было у кого учиться: Алла Демидова, Валерий Золотухин, Владимир Высоцкий…
– О Владимире Высоцком тебя, небось, всегда просят рассказать?
– Разумеется. Я ведь четыре года бок о бок с ним проработал. Некоторые его роли перешли ко мне. Но, видишь ли, мне не нравится, когда немало людей ударились в экзальтированные воспоминания, в которых сами себя изображают чуть ли не закадычными друзьями Высоцкого. Я его другом не был, но научился у него многому.
– В таком случае поведай о своих друзьях. Чем руководствуешься при их выборе? Что ценишь, прежде всего, в дружбе?
– Друзья не помидоры, чтобы их выбирать по степени спелости и цене за килограмм. Мудрая жизнь как-то сама руководит мною в подборе друзей-товарищей. Я вроде в этом сложном деле как бы и не первая скрипка. Чаще всего через совместную работу я выходил на ту степень человеческих отношений, которые называются дружескими. Так было с Олегом Янковским, Александром Абдуловым, Мамукой Кикэлейшвили, Борисом Хмельницким, Леонидом Филатовым, Леонидом Якубовичем. Михаил Светлов справедливо утверждал, что дружба – понятие круглосуточное. Я бы добавил: и универсальное. Так что я всё в дружбе ценю. В ней нет мелочей, второстепенностей. Я за друга – в огонь и в воду, и он за меня, надеюсь, также.
– Что любишь читать, смотреть, слушать?
– В этом вопросе стараюсь быть как можно шире. Но предпочтение отдаю всё же литературе. Верно, потому, что лучше её знаю, нежели остальные виды искусства. Сейчас среди писателей, по-моему, на первом месте стоит Михаил Жванецкий. Живой классик. И этим все сказано.
– Жене Оксане и дочери Александре много внимания уделяешь?
– Гораздо меньше, чем мне бы хотелось. Но своих женщин я люблю больше всех на свете.
– Прости, Леня, за некоторую тщеславность, но я уже её как бы обозначил и как тут удержаться. Так вот у нас с тобой и с Лёней Якубовичем есть ещё одна и пламенная страсть – игра на бильярде. В связи с этим, вот что я спросить хотел. Когда сам гоняю шары, никто на меня внимания не обращает. Вдвоём или втроем играем – зевак вокруг полно. Ты, узнаваемый всюду человек, как относишься к своей огромной популярности?
– Не стану кочевряжиться, она меня не тяготит, хотя и не всегда получаю от неё одни приятности. Есть у славы и вторая сторона медали. Но жить можно, и на свою судьбу я не жалуюсь. Сам её себе выбирал, как и профессию.
– Последний традиционный вопрос о планах.
– Планов у меня если и не громадьё, то очень много. Кто хоть изредка посматривает телевизор, очень скоро убедится, что я не хвастаюсь. Снимаюсь сразу в нескольких кинокартинах отечественных и зарубежных. Есть грандиозная задумка с Якубовичем создать одно увлекательное предприятие.
– Пожалуйста, передай военным читателям свои пожелания.
– Научитесь, друзья, с достоинством воспринимать жизненные превратности. Старайтесь в своём деле стать настоящим профессионалом. Многие беды во всех сферах нашей жизни проистекают из-за того, что у нас мало настоящих, крепких профессионалов. И всегда умейте отвечать за свои поступки. Всего вам наилучшего! Ваш всегда – Леонид Ярмольник».
* * *
Эту же беседу вручил я Саше Ткачёву для публикации в «Красной звезде».
6.07.92, понедельник.
С утра за кофе читал «Владимир или Прерванный полёт» Марины Влади. И вдруг подумал о том, что Володя за восемь лет совместной жизни по-настоящему любил эту женщину года три – четыре. А потом совершенно к бабе охладел. Но дура-француженка восприняла его холодность, как половую слабость. Эта «колдунья подлая», как любит о ней отзываться Семён Владимирович, поинтересовалась бы насчёт половой потенции поэта и барда у Оксаны Афанасьевой, нынче жены Ярмольника. Мне об этом ещё предстоит