— Из-за тебя, Мань. Он видел, как мы тогда с тобой целовались во дворе у вас.
— Так это же в ноябре было, — непонимающе хмурюсь. — На мой дэрэ.
— Ну вот, — подхватывает Максим. — Он нас видел, а сразу виду не подал. И тут перед Новым годом его эта Вика бросила, он накидался, и я давай его лечить, типа, хорош гнать, братишка, да у тебя этих телок еще столько будет. Ну он бухой мне и предъявил, что я крыса, что не уважаю его, что к тебе подкатываю у него за спиной… Короче… — толкает шумно. — Я сначала попытался объяснить, сказал, что ты мне действительно очень сильно нравишься, но пока ты маленькая, я тебя даже пальцем… — И едва он это произносит, как у меня грудь в тиски заковывает — я начинаю понимать, почему Максим с такой упертостью считал себя виноватым в том, что Саша задохнулся в машине. Потапов с силой ударяет кулаком по верхушке штакетника, и со всего забора тоже снег сыпется. — Саня погнал на меня, что я его держу за идиота… — Берет паузу. Вздыхает безысходно, и я настораживаюсь. — Просто дело в том, что мы с ним этим вечером с девчонками зависали… У знакомой знакомой… И мы там с ними… — умолкает.
И тогда я продолжаю вместо него:
— У тебя был секс с одной из них.
— Ну да… — Макс подтверждает очевидное. — И Саня пытался клин клином вышибить тоже, но в итоге только сильнее загнался. Мы отмазались от девчонок, взяли пиво, поехали к вам и засели в гараже. И вот там слово за слово, и ему не понравилось, что я на тебя какие-то виды имею, а сам гуляю других. Он меня обложил матами, я — его, психанул и ушел через поселок пешком домой. Это было в три часа ночи… — его голос срывается. — И если бы я остался у вас, как собирался, и присмотрел за ним…
Я не даю ему договорить. Похожую, только менее подробную, пластинку я уже слушала.
— Пожалуйста! — хватаю его за локти и сотрясаю. — Максим, пожалуйста… Я тебя очень прошу, отпусти это! Ты не виноват! Ну… Или если ты виноват, тогда и я тоже! Ведь, если бы я к тебе не полезла тогда по глупости, придумав себе невероятную любовь, то вы бы не поругались, и ты бы не ушел! Ведь так⁈ — шумно втягиваю носом воздух, разглядывая поникшего Потапова.
— Мань, нет, — отражает он. — Ты не виновата.
— Как и ты! — громко повторяю. — Я думаю, если бы Сашка был жив… Он бы потом понял, что погорячился. Он сам бы у тебя прощения наутро попросил… Он был вспыльчивый, но быстро отходил. И мне кажется, что он не был бы против, потом, если бы мы… — выталкиваю вместе с паром. — Потому что он знал тебя, как я тебя сейчас знаю. В то время ты мне казался просто офигенным парнем, в которого нельзя было не влюбиться. Но узнала я тебя намного позже, когда Сашки не стало. А он тебя знал…
— Так ты больше не считаешь меня офигенным? — грустно усмехается Максим, обнимая меня и сцепляя руки на пояснице.
— Я тебя считаю больше, чем офигенным. Гораздо больше.
— А что там сейчас с невероятной любовью ко мне?
— У меня к тебе сейчас все невероятно.
— Понимаю. Ты вот меня спросила, Мань… — слышу в его дыхании непривычные нотки никотина и вспоминаю, что мой первый поцелуй имел вкус сигарет, которые когда-то курил Потапов. — Ты меня спросила, почему я только сейчас очухался, да? Почему столько лет ждал, не проявлял инициативу? А я, как будто, ждал чего-то, Мань. Какой-то знак, пинок, санкцию… Не могу объяснить… — на эмоциях задыхается, все увеличивая масштаб откровенности нашего разговора. — Но мне что-то не давало. И когда мы с тобой в этот дом приехали в его годовщину, и ты рассказала, как много для тебя значит это место… И меня накрыло… Сейчас… Или никогда…
— Да, ведь мы с тобой… и правда, — только теперь до меня доходит, — в этот день ужасный снюхались.
А я ведь даже не подумала. Считала, что у нас все спонтанно получилось. Но для Макса, полагаю, все оказалось не таким уж и случайным.
— Не снюхались, а занялись любовью, — тут же поправляет он меня. — И это было потрясающе. Я, надеюсь, ты теперь понимаешь, насколько у меня к тебе все серьезно, Мань? Для меня назад… всё… никак. Ни за что. Или принимай полностью или шли нахрен. Больше никакой гребаной френдзоны, — заключает, требовательно ища мой взгляд.
— Звучит… как ультиматум, — нерешительно комментирую его очередной эмоциональный доклад.
— Говорю, как есть. Но тебе решать.
— Да я же… не против…
— Не против… — недовольно бурчит Максим и оповещает на всю округу: — Я тебя люблю!
Где-то на голос Потапова собака отзывается глухим лаем.
— И я тебя… Люблю тебя, — подхватываю сбивчиво. — Только все так же. По-старому. Как любила, так и люблю. Это плохо?
— По-старому — это лучше всего. О большем и не прошу.
Максим меня сильнее стискивает и чмокает в губы.
Я дарю ему такой же быстрый и звонкий поцелуй, обвиваю за шею под расстегнутой курткой, и мы просто стоим и долго обнимаемся. И в эти минуты наши крепкие объятия ощущаются гораздо важнее того, что между нами уже было.
21
— Мань, ты толком не поела ничего, — Максим придирчиво осматривает мою тарелку с поздним обедом: сдвинутое горкой на край пюре и половину сосиски.
— Музыкант, выступая, должен быть немного голодным. На сытый желудок играть труднее.
Убрав со стола, иду чистить зубы и полоскать горло фурацилином, который мне теть Люда принесла вместе с другими лекарствами, когда я заболела.
— Как себя чувствуешь? — Максим уже по привычке щупает ладонью мой стопроцентно холодный лоб.
— Хорошо. Я здорова. — Его ладонь перемещаю ниже, к губам прикладываю и дарю поцелуй всем его микробам на руке, после чего толкаюсь в ладонь щекой и с виноватым видом заглядываю Максиму в глаза: — Прости, пожалуйста, испортила тебе все праздники.
— Нет, не испортила. Просто нервы потрепала, — усмехается он, щекоча меня большим пальцем. — Но мне никто и не обещал, что будет легко.
Я улыбаюсь и отстраняюсь в тот момент, когда Макс к губам тянется — после четырехдневной болезни уже тоже по привычке. Очень заразить его боялась.
И, все-таки, каникулы я нам испортила.
Горло у меня еще вечером второго числа запершило. Виной ли тому холодный компот из запасов Утешевых