— И почему же? — спросил я, чувствуя, как раздражение борется с любопытством.
Воевода задумчиво почесал подбородок, словно подбирал слова, потом ответил спокойно, без насмешки:
— Дело в том, что перевёртыши не меняют облик в одно мгновение, как в сказках. Это не волшебный трюк, а долгий, мучительный и… довольно неприглядный процесс. Кости ломает, кожа тянется, тело выворачивает. Это боль, княже, настоящая, звериная.
Он замолчал, бросил короткий взгляд в окно, где на ветру качались травы, и добавил:
— Опытные перевёртыши никогда не делают этого при посторонних. В момент оборота они беззащитны, а беззащитность для хищника подобна смерти. Ни один из них не допустит, чтобы кто-то видел его в уязвимом состоянии. Особенно человек.
Я перевёл дух, глядя в сторону двора. Ветер шевелил листву, и где-то глухо хлопнула дверь, будто подтверждая его слова. Всё это звучало слишком убедительно. И всё же…
— Ну, может, у этой лисы всё иначе, — возразил я, не понимая, к чему он клонит.
Морозов усмехнулся, но без веселья. Уголки губ чуть дрогнули, и взгляд стал холоднее.
— В Северске, — сказал он негромко, — такие вот 'иначе'редко бывают добрым знаком.
Воевода ненадолго замолчал, откинувшись на спинку кресла и глядя в лобовое стекло. А затем продолжил:
— Ко всему прочему, перевёртыши при обороте не обретают одежду. Как я уже говорил, это не волшебное превращение с дымом и фанфарами, как в сказках. Когда они переходят из человека в зверя, одежда рвётся, остаётся на земле клочьями или болтается на них, как тряпьё. А при обратном переходе, — он кивнул в мою сторону, — никакой сарафан на теле сам собой не появляется.
Я растерянно моргнул и пробормотал:
— Но… я ведь видел. Точно видел.
Морозов чуть вздохнул, словно объяснял очевидное, с ипокойно произнес.
— Даже если это была очень застенчивая лиса-перевёртыш, она бы перетекла из зверя в человека, будучи абсолютно обнажённой. Такой уж закон природы. Иначе не бывает.
Я на миг замер, чувствуя, как мысли путаются, а слова не слушаются. Всё, что я видел тем вечером, казалось теперь странным, будто нарочно подстроенным, но… ведь я не мог всё это выдумать.
— Тогда я не понимаю, — сказал я наконец и развёл руки в стороны, будто сдаваясь.
Воевода глухо хмыкнул, посмотрел на меня с усталым выражением, в котором смешались и сочувствие, и лёгкое раздражение.
— Вот и не пытайтесь пока понимать, княже. Здесь, знаете ли, бывает полезнее не лезть с логикой туда, где ей места нет.
— Как скажете, — выдохнул я.
— Но я не понимаю, — продолжил Морозов, чуть нахмурившись, — как вы вообще могли увидеть подобное существо. Потому как, насколько мне известно, лис-перевёртышей не бывает. По крайней мере, в наших местах точно.
— Вы уверены? — насторожился я, не то, чтобы сомневаясь в его знании дела. Скорее, цепляясь за надежду, что он скажет: «Ну, может, один случай был».
— Совершенно точно, — кивнул воевода, не оставив и тени сомнения. — Волки — да, бывают. Медведи тоже случались. Кошки встречаются. Но лиса… нет. Ни разу о таком не слышал в наших краях.
Я молчал, глядя, как лёгкий ветер колышет траву за окном машины. В памяти тут же всплыла та картинка: белая шерсть на кончике рыжего хвоста, настороженный взгляд.
— Не привиделось же мне, — растерянно пробормотал я, но воевода только пожал плечами. А мне вдруг вспомнился один важный момент и я поспешно выпалил:
— Дружинник, который проводил обход в тот вечер, уверял, что тоже замечал лису.
Морозов медленно повернул ко мне голову, прищурился.
— В виде девицы? — уточнил он с лёгкой усмешкой, но взгляд оставался серьёзным.
Я мотнул головой:
— Нет. Речь шла про обычную. Вроде.
Воевода постучал пальцами по рулю, будто отбивая невидимый ритм, и хмыкнул:
— Ну что ж… тогда всё куда интереснее, чем я думал. Обычные звери редко появляются в одном и том же месте без причины. Особенно если рядом живут десяток дружинников.
Я молчал, понимая, что стоило рассказать обо всем Морозову сразу.
— Она пыталась с вами заговорить? — спокойно, но с тем самым вниманием, от которого хотелось поёжиться, спросил Владимир.
— Нет, — ответил я после короткой паузы. — Молчала. Только смотрела.
Я на мгновение запнулся, прикусил язык. Не знал, стоит ли рассказывать дальше. Всё это звучало глупо. почти по-детски. И всё же Морозов ждал.
— Потом… — начал я, но осёкся.
Воевода чуть повернул голову, не отводя взгляда. В его голосе не было ни нажима, ни подозрения, только мягкость:
— Продолжайте, Николай Арсентьевич, — попросил он. — Даже если вам кажется, что это пустяки. В Северске, знаете ли, пустяков не бывает. Скажите, что произошло.
Я вздохнул, вперил взгляд на руки, которые зачем-то сжал в кулаки. И тихо произнес:
— Я поначалу решил, что это просто зверь. Ну, лиса как лиса. Сидела у скамейки, настороженная, но не пугливая. Я подумал, что, может быть, она голодная.
Морозов кивнул не перебивая.
— В кармане куртки, — продолжил я, — той, которую я снял с крючка у выхода их дома, нашёлся кусочек печенья. Остался с прошлого года, кажется, не иначе, до того он был сухой. Я положил его на скамейку рядом и сказал, что это, мол, угощение для неё.
— Так и сказали? — уточнил воевода.
— Да, — кивнул я. — Вслух. Просто… не знаю зачем. Наверное, чтобы не показалось, будто я кидаю.
Я усмехнулся, но без веселья.
— Глупость, конечно. Но она, кажется, поняла. Смотрела так внимательно, будто и правда ждала.
Морозов чуть заметно улыбнулся краешком губ, но глаза его оставались серьёзными.
— В Северске, — тихо произнёс он, — глупость и вежливость часто одно и то же, княже. Только первое опаснее второго.
— Это я уже понял.
— И что случилось с этим печеньем? — тихо уточнил Морозов, глядя прямо перед собой, будто боялся спугнуть мое воспоминание.
— Когда я обернулся на шаги дружинника, — начал я, стараясь говорить ровно, — гостья исчезла. Просто враз ее