Мой некрупный противник попрыгал с ноги на ногу… А потом рука его шустро нырнула под пиджак.
Вот это номер, подумалось мне. Вот вам и восточные единоборства. Сейчас паренёк выхватит из-за пазухи какой-нибудь «Кольт», «Дезерт игл» или, ещё лучше, израильскую машинку «Узи», шмальнёт мне в грудь — и моя история в прошлом тут же закончится, толком и не начавшись.
Ответить было нечем, у меня за пазухой пистолета не водилось.
Мысль проносилась в голове, а тело уже проделало половину нужного расстояния. А потом я остановился и удивлённо выдохнул. Потому что в руке у паренька показались… Нунчаки!
Что, серьёзно?
Отполированные деревянные звенья замелькали в быстрых руках, в воздухе раздался характерный шелест. А в глубине моего сознания обозначилась обида. Не моя — майорская. И действительно: это же просто какое-то неуважение…
Двинувшись вперёд, я подставил под удар предплечье. Потом ухватил малазийца за руку. Выдернул оттуда игрушку:
— Дай сюда!
Отшвырнул в сторону — штука всё-таки опасная, может запросто заехать кому-нибудь по макушке, нередко и самому её вертящему. Две деревяшки на цепочке поскакали по черепице книзу, и останавливаться они не собирались.
И вот это получилось не очень хорошо.
Кто его знает, как оно там обстоит у этих малазийцев. Может, нунчаки числятся у них по разряду табельного оружия, утрата которого сродни тяжкой служебной провинности. Или же палочки эти были у паренька семейной реликвией, что передавалась от отца к сыну с незапамятных времён. Как бы там ни было, а малазийский боец прыгнул за своей вещью безрассудным коршуном. И даже успел ухватить. Только вот дальше к краю крыши покатился уже он сам — и остановиться у него не получалось.
Когда потом я вспоминал этот момент, всё думал: интересно, поймали бы того парня Вася с доктором? В общем-то, могли и поймать, очень уж он был мелкогабаритный. А они, доктор и Вася, всё это время, конечно, пребывали на своём посту и глазели вверх свирепо и внимательно.
А может, он справился бы и сам. Приземлился бы, как кот все на четыре лапы, ловко перекувыркнулся, поднялся и побежал как ни в чём не бывало обратно наверх невозмутимым Хон Гиль Доном. Правда, по лицу его, когда я держал за ногу, а он висел над тротуаром как неизвестный тропический плод, было не сказать, чтобы он рассчитывал на такой благополучный кошачий исход.
Да, я его поймал. Ринулся следом и успел ухватить за мелькнувшую в воздухе лодыжку. Остановил над пропастью в самый последний миг. Повезло.
Дальше всё пошло в правильном направлении. Притихшие малазийцы приняли своего спасённого товарища, что так и не отпустил драгоценный предмет нунчаки. Старший их молчал и недовольно щипал бровь. Потом он пошевелил щекой, и воспрянувшего Леонардо отпустили.
— Спасибо, что спасать мой человек, большой русский, — хмуро произнёс Дато Буанг.
Он даже чуть заметно поклонился, и его подчинённые поспешили сделать то же самое.
— Но вот за эта гнилая слива, — продолжил толстяк, ткнув пальцем в сторону Леонардо, — ты подставлять свой голова совсем напрасно.
Он шагнул к бразильцу, заглянул тому в глаза. Я ожидал, что крепкий восточноазиатский кулак впечатается напоследок в спрятанный за светлым плащом хилый живот. Но малазийский шпионский командир сдержался. И это было правильно. Раз уж речь зашла о голове, то как тут не вспомнить мудрые слова о том, что у чекиста эта самая голова должна быть холодной. Даже у малазийского.
Скоро низкорослые ребята из Юго-Восточной Азии растворились в студёном датском воздухе. А мы с Леонардо спустились и вышли к моим заждавшимся коллегам. Тогда я схватил бразильского прохиндея за воротник и, не жалея шикарного плаща, слегка его встряхнул.
— Во что ты там вляпался, кофейная твоя душа?
Леонардо ответил мне невиннейшим взглядом. Вежливо, но решительно убрал от себя мои руки. Бережно отряхнул плащ.
— А, — его рука взмахнула легкомысленно и непринуждённо. Он заулыбался во все свои тридцать два больших белых зуба. А потом неожиданно закатил глаза и грохнулся в обморок.
* * *В подъезде докторского дома пахло так же, как во многих знакомых мне отечественных подъездах — немного кошками и немного мусоропроводом. Это напоминало о том, что все люди братья. А ещё о братском единении всех людей не давал забыть топающий с нами рядом по ступенькам чернокожий человек Леонардо. Мы решили взять его с собой. Не бросать же его было на улице, с трудом приведённого в чувство и что-то бессвязно бормочущего широкими и растерянными губами.
Ключ заскрежетал в замке, мы вошли и стали вовсю пользоваться докторским гостеприимством.
Чтобы не бегать по коридору с тарелками, уселись мы на кухне, места худо-бедно хватило.
— Приятно познакомиться, — произнёс доктор на правах хозяина в порядке тоста.
Рюмки со звяканьем соприкоснулись и были немедленно опустошены.
Закусывали двумя видами рыбных консервов, что в окружённой морями Дании выглядело логично. Перерыв между первой и второй оказался, согласно народной присказке, не особенно долгим. Тут уже слово взял наш бразильский гость. Если первую рюмку он влил в себя с очевидной натугой и опасениями, то вторую вертел в руке он уже уверенно и охотно. При этом Леонардо сообщил, что выпить он считает нужным за своих советских товарищей.
Мы возражать не стали и с удовольствием его поддержали.
Дальше застолье пошло развиваться. Наш экзотический собутыльник прихлёбывал разведённый дистиллированной водой спирт из высокого стакана, разбавив его апельсиновым соком, что кстати отыскался в докторском холодильнике. При этом он темпераментно рассказывал о своём бедняцком происхождении, о голодном детстве, что провёл в нищей лачуге, о невозможной жизни бразильских трущоб. Он стремительно опьянел. То начинал запевать смутно знакомые мне по латинским сериалам песни, то пускал слезу, то вскакивал и норовил пуститься в танец.
В стенах докторской квартиры на минутку вспыхнуло жаркое южноамериканское солнце и повеяло карнавалами Рио. Долго это, слава богу, не продлилось. Скоро не выдержавшего своего собственного напора Леонардо мы