Но в целом было спокойно. Даже не верилось, что до Москвы каких-то шестьдесят километров, а враг совсем рядом и прёт, по выражению комдива Пронина, как наскипидаренный.
Командира разведроты старшего лейтенанта Сергеева Максим нашёл в блиндаже. Товарищ старший лейтенант сидел на топчане, грыз сухарь, запивая его чаем из алюминиевой кружки и рассматривал карту, которая лежала перед ним на грубо сколоченном столе.
При виде Максима, он сложил карту и спрятал её в планшет.
— Герсамия и Николаев? — переспросил он, узнав, за какой надобностью явился к нему лейтенант государственной безопасности. — Хорошие бойцы. И почему вы, чекисты, всё время норовите лучших себе оттяпать?
— Потому что нам нужны лучшие, — сказал Максим.
— Всем нужны, — буркнул Сергеев. Было ему на вид лет двадцать семь — двадцать восемь. Ранние морщины врезались в широкий, как у быка, лоб. Серые глаза навыкате смотрели так, как смотрят на мир глаза уже много повидавшего человека.
Этот взгляд был хорошо знаком Максиму. Так смотрят фронтовики. Те, кто не первый месяц на передовой и до сих пор жив.
— Послушай, лейтенант, — сказал Максим, садясь без спроса на табурет. — Тебя как зовут?
— Леонид, — чуть помедлив, ответил командир роты.
— А меня Коля, — сообщил Максим. — Мы с этими бойцами, Герсамия и Николаевым, двадцать один «юнкерс» уничтожили в немецком тылу. Не считая других славных дел. Мы вот так были, — он сжал пальцы в кулак. — И сейчас они мне нужны для очень важного задания, поверь. Видишь, я сюда, в твой блиндаж, с самой Москвы явился.
— Да я понимаю, — досадливо сказал Сергеев. — Но и ты пойми, они мне тоже нужны. С кем я воевать буду?
— Пронин обещал возместить.
— Обещать не значит жениться, — упрямо буркнул Сергеев. — Вот пусть он мне из резерва четверых обстрелянных бойцов пришлёт прямо сегодня, тогда отпущу твоих Герсамия с Николаевым.
— Торгуешься, Лёня? — засмеялся Максим.
— Торгуюсь, Коля. А что делать? — хитро улыбнулся Сергеев.
— Мины! — раздался снаружи чей-то крик. — Ложись!
И тут же послышался множественный шелест летящих мин.
Тух! Тух! Тух! Тух!
Земля вздрогнула.
Тут же загремели орудия со стороны немцев и к знакомому шелесту мин присоединился не менее знакомый свист снарядов.
Вот и кончилось затишье, подумал Максим.
Бах! Бах! Бах! Бах!
Загремели вокруг взрывы.
С потолка блиндажа посыпались комья земли.
— Танки! — всё тот же пронзительный голос, который предупредил о минах, перекрыл звуки обстрела.
— Извини, Коля, посиди здесь, — сказал Сергеев и, подхватив автомат, выскочил из блиндажа.
Близким разрывом шатнуло блиндаж.
Комок земли сорвался с потолка и плюхнулся точно в оставленную на столе кружку с чаем.
Ну уж нет, подумал Максим и выскочил вслед за Сергеевым.
Вокруг гремело, свистело и взрывалось.
Очень знакомо, здравствуй, родимый ад.
Пригибаясь, Максим пробежал вдоль хода сообщения и вскоре нашёл свободную ячейку. Занял её, выглянул из-за бруствера.
Без оружия (пистолет в кобуре не в счёт) чувствовал себя незащищённым, чуть ли не голым.
Ладно, в крайнем случае, раздобудем. Не впервой.
Прямо от опушки леса, тянущегося примерно в километре за линией фронта, на немецкой стороне, шли танки.
Pz IV, определил Максим по силуэту.
Серьёзная машина. Самый массовый немецкий средний танк.
Один, два, три, четыре… считал Максим про себя.
Двенадцать. Три взвода по четыре.
Ага, вот ещё вслед за ними взвод лёгких Pz II выкатывает. Пять штук.
Значит, рота.
Рота немецких танков на роту советских разведчиков.
А вон там, левее и правее по фронту, выходят из леса и прут на оборонительные позиции дивизии новые танки — ещё и ещё.
За танками показались неровные линии пехоты.
Ударили в ответ наши противотанковые пушки.
По звуку Максим определил «сорокопятки». «Прощай, Родина», как их уже начали называть.
На таком расстоянии в лоб PzIV им не взять. А вот лёгкие Pz II, пожалуй, можно.
Разрывы снарядов фонтанами выплёскивали землю и камни.
Тяжёлый дым поплыл над полем боя.
Мимо, мимо, мимо…
Есть попадание!
Pz IV словно ткнулся лбом в невидимую стену, крутнулся на месте, размотав гусеницу, остановился, подставляя борт.
Тут же в этот серый, с намалёванным чёрно-белым крестом борт, и в корму пролетело ещё два маленьких, но злых снаряда.
Танк вспыхнул.
Откинулись люки. Максим увидел, как трое немецких танкистов выскочили из подбитой машины и кинулись бежать.
Значит, двое остались внутри. То ли ранены, то ли убиты.
Туда им и дорога.
Ещё один лёгкий танк задымил и остановился.
За ним — третий.
Однако остальные, плюясь на ходу огнём, не обращая внимания на потери и близкие разрывы, шли вперёд, покачиваясь на неровностях почвы.
Пока ещё довольно далёкий рёв танковых двигателей вплетался в свист снарядов, зловещий шелест мин, буханье пушек, грохот разрывов, хлёсткое щёлканье ещё редких винтовочных выстрелов (на таком расстоянии стреляли только самые меткие) и противотанковых ружей, и всё вместе это создавало неповторимую, возбуждающую и грозящую смертью симфонию боя.
За танками шла пехота.
Никаких закатанных рукавов и автоматов в руках, как в старом кино. Шинели, каски и винтовки Mauser 98k с примкнутыми штыками.
Максим услышал шелест приближающейся мины, присел.
Рядом, справа, грохнуло, раздался крик боли.
Он выскочил в ход сообщения, сунулся в соседнюю ячейку.
Кисло воняло сгоревшим тротилом и человеческим нутром. На земле, выронив винтовку, лежал раненый красноармеец. Вернее, уже практически убитый.