— Да я не волнуюсь, Василий Степанович, что вы. Скажите, куда обычно приходят немецкие эшелоны и где они разгружаются?
— Смотря какие. Если с людьми, с пополнением — непосредственно на станцию. С техникой — тоже туда. Танки, броневики и прочее долго на путях не стоят — сразу на фронт ползут. Ну, день, не больше. С горючим, обмундированием и продовольствием направляются обычно ближе к нам, к паровозному депо. Там стоят какое-то время, иногда день-два, потом разгружаются. Но там всё рядом, поэтому так сразу и не скажешь. Между станцией и депо метров триста-триста пятьдесят, не больше. Станция со стороны города, депо — с другой. Получается, всё вперемешку.
— Депо же должно заниматься починкой вагонов, паровозов, нет?
— Оно так. Мы и занимаемся. Да только в депо народу почти не осталось. Ещё пятого октября, за день до того, как немцы в город вошли, людей, специалистов, эвакуировали в Красноуфимск. Со всем оборудованием. Поэтому те, кто остался, для немцев на вес золота, считай. Не своих же завозить из Германии. Они нас стараются беречь. Ну, как могут, понятно. По крайней мере, с голода и холода не дохнем, как пленные красноармейцы и раненые, которых тут, в Вязьме держат. Ходим, опять же, почти свободно всюду по путям…
Василий Степанович дал много ценнейшей информации.
По его словам выходило, что сейчас, во время немецкого наступления на Москву, сил в самой Вязьме у немцев не много. В том смысле, что войска, прибывающие сюда, практически сразу отправляются на фронт. А сам гарнизон мал, людей немцам не хватает.
— Оно ведь как? — излагал Василий Степанович. — Нас, путейцев, должен конвой всюду сопровождать. Но на деле конвойных мало, очень многие заняты на охране пленных и эшелонов. А те, что есть, предпочитают в депо посидеть, покурить, чаю попить. Или даже чего покрепче. Проверки есть, но редко и о них обычно заранее известно. Тогда всё чин-чинарём.
— Обыски? — спросил Максим.
— Где, в депо? — не понял Акулич.
— И в депо, и в домах путейцев.
— Зачем? — удивился Василий Степанович. — Немцы у нас, считай, непуганые. Партизаны, говорят, на Смоленщине уже появились, но от нас пока далеко.
— А подполье чем занимается?
— Ну как чем… Информацию собираем, раненым и пленным стараемся хоть какую-то еду передать, одежду. Кто-то в лес ушёл, землянки вырыли, оружие копим.
— Хорошо, — сказал Максим. — Значит, действовать будем следующим образом…
Немецкие эшелоны прибыли на станцию Вязьма через два дня, в понедельник, двадцать четвёртого ноября.
Погода не менялась — всё те же минус семь-десять и временами небольшой снег.
За это время отряд Максима, переодевшись в немецкую форму и вооружившись немецким оружием, перетаскал в развалины напротив дома Акулича магнитные мины и надёжно спрятал их там. Место было удобное, — двухэтажный кирпичный дом наполовину был разрушен прямым попаданием бомбы, развалины никто не разбирал (таких развалин по всей Вязьме было полно), и там нашёлся уцелевший, закрывающийся на замок, вход в подвал.
Мины перенесли в ночь с субботы на воскресенье, набив ими маршевые пехотные ранцы.
Сюда же перенесли и рацию.
Обошлось без происшествий.
Если не считать происшествием какого-то не в меру ретивого припозднившегося майора, который остановил свой «опель», когда отряд уже выходил из развалин.
— Что-то случилось, обер-лейтенант? — поинтересовался он у Максима, высунувшись из машины. — Что вы там делали?
Ночь выдалась ясной, и подросший месяц давал достаточно света, чтобы разглядеть погоны.
— Всё в порядке, герр майор, — ответил Максим, подходя ближе и отдавая честь. — Поступили сведения, что в развалинах кто-то прячется. Возможно, беглые красноармейцы. Мы проверили.
— Нашли кого-то?
— Никак нет, герр майор. Одни кошки.
— Кошки — это хорошо, — зачем-то сказал майор и добавил. — Люблю кошек.
Махнул рукой и уехал.
В понедельник эшелоны начали прибывать с раннего утра, один за другим.
Первыми — два эшелона с горючим.
Сразу за ними — эшелон с тёплым обмундированием и продовольствием.
За ними в течение двух часов должны были подойти два смешанных эшелона с техникой и пополнением (все эти сведения раздобыли подпольщики).
Утром в понедельник, как только прибыли эшелоны с горючим, Янек Кос вышел на связь из развалин дома и передал следующую радиограмму: «Всё готово к концерту. Ожидается полный аншлаг. Начало через два часа. Гитарист».
Максим знал, что на подмосковных аэродромах уже прогреваются моторы бомбардировщиков и истребителей прикрытия, и все ждут только этой радиограммы.
Ответ пришёл незамедлительно.
«Удачи всем нам. Ректор».
— Начинаем, — скомандовал Максим.
Два эшелона с горючим. На пятьдесят пять и шестьдесят цистерн фирмы «Юрдинген».
В каждой цистерне объёмом тридцать кубических метров больше двадцати тонн бензина.
Каждая цистерна восемь метров и семьдесят два сантиметра в длину от буфера до буфера.
Один эшелон в шестьдесят цистерн — пятьсот двадцать три метра длиной.
Второй — четыреста семьдесят девять.
Это без паровозов.
«Тук-тук, тук-тук», — стучит молотком по тормозным буксам Василий Степанович, двигаясь вдоль эшелона.
С платформы, на которой установлена лёгкая четырёхствольная зенитная пушка FlaK 30/38 на него лениво смотрит часовой.
Каска надвинута чуть ли не на самые брови, тёплые наушники, красный нос, тёплые перчатки, винтовка за спиной.
Как-то подозрительно смотрит.
Максим (на этот раз он одет в обычную солдатскую форму) достаёт сигарету суёт в рот, хлопает по карманам, ругается по-немецки:
— Вот, чёрт, потерял, что ли…
Часовой переводит глаза на Максима.
— Огня не будет, камрад? — спрашивает Максим.
Часовой лезет в карман, достаёт спички, передаёт Максиму.
Максим прикуривает, отдаёт