Очистили землю от снега. Разожгли костры. При их свете выкопали могилу и установили крест, сколоченный из досок.
— Головой сюда, — показал Максим Косте. — На запад. А крест — в ногах.
— Я знаю, — ответил тот по-взрослому.
— Ну, тогда всё, — сказал Максим. — А, да. Что бы ты завтра ночью не увидел и не услышал, не высовывайся. Сидите в землянке тихо, как мыши. К железной дороге не бегайте! Сидите и ждите наших. Продуктов точно хватит?
— Хватит, — уверенно сказал мальчишка. — Мы к зиме долго готовились. Одной картохи два мешка ещё запрятаны. Сало есть. Мука. Пшено. Другое разное.
Выйдя со двора, Максим обернулся. Уже окончательно стемнело, но в свете затухающего костра хорошо были видны две тёмные фигуры. Одна их них — это была Степанида Константиновна — подняла руку и перекрестила уходящих.
Спасибо вам, Степанида Константиновна, подумал Максим. Спасибо. Постараемся сделать всё, как надо.
Погода изменилась на следующий день к вечеру. Всё в точности так, как обещала Степанида Константиновна. Сначала пошёл снег, а сразу после полуночи поднялся и ветерок. Пока не очень сильный, но крепнущий. Снег и ветер. Пурга. Лучшая погода для диверсанта.
Максим поймал себя на том, что раз за разом возвращается мыслями к Степаниде Константиновне, Косте, маленькой Оле и даже коту, имя которого он так и не удосужился узнать.
Представлял себе, как умерла Степанида Константиновна. Тихо, во сне. Помолившись перед этим перед иконами и попросив Богородицу и Её Сына первое: позаботится о правнуках и второе: наслать пургу на три дня. Чтобы их отряд успел затеряться в лесах. А для себя — ничего. Даже лишнего дня жизни.
Как двенадцатилетний мальчик Костя, убедившись, что прабабушка не дышит, сначала разговаривает с сестрой, стараясь помягче донести до неё, что бабушка ушла к боженьке, в которого верит. Но маленькая девочка уже видела войну и смерть, всё понимает, поэтому не плачет, а только смотрит на брата своими большими синими глазами, прижимая к себе деревянную куклу.
Она заплачет потом, когда будет помогать брату завернуть тело прабабушки в саван, они дотащат его до могилы по снегу, столкнут вниз, а потом брат возьмёт лопату и закидает могилу землёй. А потом ещё раз, когда проснётся ночью в своей кровати, и её пронзит острое понимание того, что прабабушки больше нет, и они с братом Костей остались одни-одинёшенькие на всём белом свете.
Я ведь так и не узнал, что случилось с их матерью и отцом, думал Максим. Почему одна прабабушка? Хотя, что там узнавать, и так всё ясно. Война с ними случилась. Как и с миллионами других советских людей.
Я вернусь, сказал он себе. Я обязательно сюда вернусь. Если не смогу сам, попрошу, кого следует. Дети не должны быть одни. Никогда и ни за что.
Толовые шашки заложили уже в темноте. Свет от фонариков в бетонной водоотводной трубе был практически не виден, а на случай непредвиденного патруля Максим вместе с Николаевым и Гнатюком прикрывали место работ с опушки леса.
Взрывчатку закладывали Озеров, Герсамия и Заруба. Яна Коса и Ровшана Каримова оставили вместе с рацией охранять лагерь и быть готовыми покинуть его в любую минуту.
— Ждёте нас до четырёх утра, — приказал Максим. — Если не вернёмся, уходите. Ян, ты знаешь куда. На новом месте ждёте двое суток. Потом, Ян, свяжешься с командованием, доложишь, что во время выполнения задания мы погибли, и запросишь план дальнейших действий.
— Мы будем ждать до пяти, — сказал радист. — И никаких «погибли», товарищ командир. Возвращайтесь живыми. Мы в вас верим. Правда, Ровшан?
— Самарканд верит и ждёт, — ответил Каримов и показал большой палец.
— Самарканд и Краков, — подтвердил Ян.
Открытая мотодрезина с установленной на ней пулемётом и четырьмя вооружёнными немецкими солдатами подошла со стороны Калуги, когда работы в трубе ещё не были закончены.
Её мотоциклетное тарахтение Максим услышал издалека и шепнул Гнатюку:
— Приготовься, Остап.
— Готов, товарищ командир, — шепнул тот в ответ. — Слышу.
Звук приблизился.
— Давай.
Пронзительный и тоскливый волчий вой пронёсся над железной дорогой.
Один раз и тут же второй.
Рядовой Гнатюк убрал, сложенные рупором ладони от губ и посмотрел на командира — ну как, мол?
«Отлично» — показал Максим большой палец.
Свет фонариков в трубе погас.
Максим знал, что Озеров и остальные, скорее всего, тоже услышали и почувствовали приближение дрезины, но гарантии не было.
— Похоже, — одобрил Савватий, когда Гнатюк в лагере продемонстрировал своё умение. — Это точно услышим.
— До печёнок пробирает, — согласился Заруба. — Шли за мной волки однажды, бр-рр, — он передёрнул плечами, — никому не пожелаю.- Могу ещё качкой [1], — гордо объявил Остап. — Пивнем [2], совой. Много кем могу. Показать?
— А ну-ка, — сказал Максим.
Гнатюк продемонстрировал.
Получалось здорово. Если закрыть глаза, казалось, что где-то крякает утка, ей отвечает задорный крик петуха, и затем, включаясь в общий разговор, начинает ухать и тренькать сова.
— Да ты настоящий талант, — похвалил Максим. — Учтём на будущее. Но сейчас пусть будет волк.
Пурга ещё не успела разыграться в полную силу, и за косо летящим снегом Максим видел, как дрезина тормозит и останавливается прямо перед бетонной трубой внизу, в которой притаились товарищи. И фактически напротив их секрета.
Вот чёрт, неужто что-то заметили?
Очень странно, не должно такого быть.
Он глянул на часы.
Семь минут до эшелона.
— Давай быстрее, Фриц, — послышался недовольный голос с дрезины. — Нашёл время.
— Прижало, — извиняющимся тоном ответил Фриц. — Я быстро.
Тёмная фигура в шинели, каске и с винтовкой за плечами спрыгнула с дрезины