— Отлично, — говорит Обри и поворачивается ко мне. — Для вас я думала предложить аннотированный экземпляр вашей книги.
Я ощущаю укол разочарования. После ее идеи для лота Уильяма мне хотелось, чтобы и мое предложение было хоть немного эффектным, хоть чем-то задевало его так же, как и он меня.
Я встряхиваю головой, прогоняя эти мысли.
— Да, это… замечательно.
— У тебя уже есть аннотированный экземпляр, — Уильям наклоняется ко мне плечом, и мне приходится сдержаться, чтобы не вздрогнуть.
Я моргаю, сбитая с толку его кривой улыбкой.
— Это копия моей книги, — продолжает он, — но аннотации там от нас обоих.
Щеки заливает жар. Он говорит о той самой книге, которую мы передавали друг другу на автограф-сессиях — теперь она испещрена колкостями и переделанными грубыми стихами. Я закинула ее в саквояж после тура по Зимнему двору и с тех пор не вспоминала.
Взгляд Обри мечется между нами, в глазах пляшет веселье:
— Это как? Вы что, комментировали книгу вдвоем?
Уильям переводит внимание на координатора, маска надменности мгновенно возвращается на лицо.
— Такая глупая игра, — говорит он, нарочито безразличным тоном. — Мы просто перекидывались заметками во время автограф-сессии.
Этот напускной тон, вкупе с тем, что он назвал это «глупой игрой», поднимает во мне волну раздражения. И еще то, что он рассказал об этом посторонней. Я не знаю, когда наша книга успела стать для меня чем-то личным, но услышав, как он ее обесценивает, я чувствую, будто меня пронзили насквозь.
— Мне нравится эта идея, — говорит Обри, хлопнув в ладони. — Это и будет ваш вклад, мисс Данфорт?
— Да, мисс Данфорт, что скажете? — подхватывает Уильям с улыбкой, в которой нет ни капли тепла. Он смотрит на меня, и я не могу прочесть его взгляд. Это вызов? Насмешка? — Раз уж все равно собиралась от нее избавиться, пусть будет во благо.
— Ладно, — говорю я, сжимая пальцы в кулаки и принужденно пожимая плечами. — Что для одного мусор, для другого — сокровище.
— Если это был мусор, — шепчет Уильям, склоняясь чуть ближе, — ты бы выбросила его еще тогда, когда сказала, что сделаешь это.
Сердце тут же ускоряет ритм. Он должен думать, я действительно выбросила книгу после подписания в Зимнем дворе. Так откуда он знает, что она до сих пор у меня? Просто угадал? Или это была наживка, чтобы проверить? Черт бы его побрал. Сначала он разжалобил меня. Теперь бесит. Что он задумал?
— Фантастика, — говорит Обри. — Тогда все. Кроме… Уильям, не хотите выпить со мной? У меня или у вас в номере?
Она одаривает его такой лучезарной улыбкой, что ее подтекст не заметить невозможно. Как и игривый наклон головы, изгиб бедер, легкий флирт в каждом движении.
Она… хочет его.
И это не тот случай, когда я себе все придумала, как было с Зейном на автограф-сессии в Зимнем дворе. Нет, это очевидно. Откровенное, ничем не прикрытое соблазнение.
— Выпить? — переспрашивает Уильям, и его маска слегка дает трещину.
В ее фиалковых глазах вспыхивает надежда, почти мольба:
— Обсудим идеи для вашего лота.
— Верно, — говорит он. — Дадите нам минутку?
— Я подожду в вестибюле, — отвечает она, бросая мне прощальную улыбку. В ней нет злости, нет ни намека на соперничество. Эта женщина даже не рассматривает меня как возможную угрозу. Она само спокойствие и уверенность.
Как только она поворачивается спиной, Уильям смотрит на меня. Надменность исчезает. Вместо нее — то самое пылающее выражение, что я видела до того, как наш разговор стал серьезным. Он опирается одной рукой на стол, наклоняется ближе, и наши взгляды встречаются на одном уровне.
— Дай мне причину не идти, — шепчет он. У меня перехватывает дыхание. — Одну причину, Эдвина. Всего одну.
В его глазах — мольба. И вызов.
Я открываю рот, но слова не находятся. В груди поднимается злость. Я тоже склоняюсь ближе, с хмурым выражением лица:
— Нет, Уильям. Это ты дай мне причину.
Его глаза расширяются от удивления.
Но он не может все повесить на меня. Не может толкать меня к тому, чтобы я рискнула сердцем, когда сам не дал ни одного повода. Насколько я знаю, все между нами — просто влечение. Соблазн. Игра. Ничего настоящего. По крайней мере, для него.
А для меня…
Я боюсь узнать, что это значит для меня.
Боюсь того головокружительного чувства и всего, что может за ним скрываться.
— Ладно, — произносит он, медленно выпрямляясь. И с каждым сантиметром, что отдаляет его от меня, сердце мое опускается все ниже. — Иди избавься от этой книги.
Он разворачивается и, не сказав больше ни слова, выходит из бального зала и направляется в вестибюль.
ГЛАВА 34
ЭДВИНА
Почему он не дал мне причину? Хоть одну, чертову причину? Почему он снова и снова раздувает мои надежды и желания, только чтобы оставить меня висящей над обрывом?
А еще лучше… почему я не дала ему причину?
Тошнота и стыд бурлят в животе, пока я иду из бального зала в номер. Даже не знаю, радоваться мне или ужасаться, что я не застала Уильяма и Обри в лобби. Если их там нет, значит, мне не придется видеть, как они флиртуют или прикасаются друг к другу. Но их отсутствие означает, что они, вероятно, уже в чьем-то номере.
Почему мне так больно? Я же знала, что это случится. Это цена, которую я заплатила за отказ прекратить наше пари. Цена — это он. И вроде бы оно того стоило ради контракта, который я могу выиграть четкими, измеримыми действиями. Может, где-то глубоко внутри я думала, что Уильям больше не заработает ни одного балла, несмотря на свои провокации. Что он не сможет быть ни с кем, кроме меня. Что у меня останется лидерство, и я выиграю без того, чтобы у кого-то из нас появился новый любовник.
Какая же я самоуверенная.
И как я до сих пор могу сомневаться в своем решении, если знаю, что оно было верным? Если знаю, что не имею права ставить романтику выше карьеры?
Ты ошибаешься, — поддевает тихий голосок внутри, пока я поднимаюсь по последнему лестничному пролету. Смотреть даже в сторону лифта сейчас не могу.
Я не могу ошибаться, — отвечаю я. — Но даже если да, в чем смысл, если это чувство не обоюдное? Если Уильям не может дать мне ни одной причины?
Это немного приободряет меня, как раз к тому моменту, когда я поднимаюсь на наш этаж. У нас с остальными — целый сьют, даже больше, чем квартира Зейна, и такой же красивый, как и остальная часть отеля. У каждого своя спальня, общая гостиная, игровая и огромная ванная. Я замираю у двери в общую зону и делаю глубокий вдох на случай, если Уильям и Обри окажутся там. Но когда я открываю дверь, внутри никого. Тишина. Все двери вокруг закрыты, и я даже не пытаюсь разглядеть, просачивается ли из-под какой-нибудь свет. Это не мое дело. Это не может быть моим делом.
Я быстро прохожу в свою комнату и хлопаю не нарочно дверью. Сразу подхожу к саквояжу, опускаюсь на край кровати с балдахином и откидываю в сторону занавес из цветущей вишни. Когда я только приехала, комната казалась очаровательной, а теперь все раздражает. Особенно красивое. Особенно прекрасное. Такое, как Обри. Или Уильям. Очень не такое, как я и мое мерзкое, колючее сердце.
Ты красивая.
Твои слова красивые.
Я стискиваю зубы от эха его голоса и лихорадочно роюсь в сумке. Зачем он это сказал? Зачем показал мне ту сторону себя, от которой мое сердце замирает, сбивается с ритма и трепещет?
Я нахожу то, что искала, на самом дне. Зеленая книга с золотым тиснением. Нежность борется с болью и злостью, пока я смотрю на нее. Я выбираю злость. Остальное — прочь. Уильям сказал избавиться от этой книги, значит, так и сделаю. Отнесу ее в бальный зал прямо сейчас, пусть выставляют на завтрашний аукцион.
Сжимая книгу в руке, я решительно подхожу к двери.
Но как только касаюсь ручки, замираю. Рука отказывается поворачиваться.