С глухим стоном я приваливаюсь к двери и опускаю взгляд на книгу. Нежность возвращается — и вместе с ней острая боль в груди.
Как бы он меня ни бесил, когда только начал донимать с этой проклятой книгой… все изменилось на Зимнем балу. Очень многое изменилось. Он поцеловал меня во время чтения «Гувернантки и развратника» в книжном клубе. Я впервые воспользовалась карт-бланшем. А эта книга…
Она превратилась в сокровище. В сборник оскорблений, дурацких шуток и неприличных рисунков. Я криво улыбаюсь, открывая титульную страницу. Сплошной беспорядок — почерк его и мой, вперемешку.
«Эд»
«Мне нравятся похабщина и чепуха».
«А мне не нравишься ты. И твоя книга. Перестань пытаться ее мне всучить».
«Чтобы использовать меня, Вини, необязательно испытывать ко мне симпатию».
Там есть, конечно, и тот самый нарисованный член, к которому я приписала имя Уильяма, и целый список номеров страниц, которые мы друг другу оставляли, чтобы указывать на переделанные стихи. Я улыбаюсь, перебирая их один за другим, но, когда собираюсь перевернуть на одну из указанных страниц, взгляд цепляется за пометку, которую я не узнаю. Это почерк Уильяма, но номер страницы аккуратно выведен в самом верху — слишком четко, не в духе нашего хаоса. Он что, втихаря оставил еще одну запись? И почему чернила выглядят такими свежими?
Я переворачиваю на указанную страницу.
Наверху, прямо над одним из его стихов, написано два слова:
Не забудь
В самом углу страницы — еще один номер. 87.
Переворачиваю.
Что ты
Дальше — новый номер. 56.
Красивая.
Следующая — 128.
И
Потом — 37.
Я думаю, мне стоит признаться…
Страница 212.
Я
114.
Влюбляюсь
235.
В
Страница 6.
Тебя.
Я почти не дышу. Почти не верю в то, что складывают эти слова. Дальше — ничего. Ни новых номеров страниц, ни намека на то, что это начало какой-то дурацкой шутки.
Но это ведь должна быть она.
Так ведь?
Это не может быть… по-настоящему… не так ли?
Нет, Уильям, это ты дай мне причину.
Иди избавься от этой книги.
Я с силой захлопываю обложку с открытым ртом. Он хотел, чтобы я это увидела? Это был его ответ? Его причина? Потому что он… влюбляется в меня?
У меня кружится голова, и ноги уже несут меня, прежде чем разум успевает среагировать. И вот я уже стою перед дверью комнаты Уильяма, стучу костяшками пальцев по дереву. Все тело дрожит от того, как бешено колотится сердце, но его ритм переходит в ужас, когда в ответ раздается лишь тишина.
Его нет в комнате. Значит, он в комнате Обри. Он вообще может получить очко в рамках нашего пари, если будет с ней не в своей спальне? По нашим правилам, близость должна произойти в собственной комнате.
Но…
Если он собирается остаться с ней на ночь…
Разве ее спальня тогда не становится его?
Все во мне падает. Раньше, в Сомертон-Хаусе, я даже не подумала о такой возможности. А теперь не могу думать ни о чем другом.
Я с размаху бью ладонью по его двери в последний раз.
— Все в порядке? — раздается голос Дафны.
Я вздрагиваю и резко оборачиваюсь. Она идет ко мне по коридору, в ее черных глазах читается тревога.
— Ты не видела Уильяма? — спрашиваю я поспешно.
Она замирает и опускается на задние лапки:
— Он в комнате для отдыха, — говорит она и показывает лапой в сторону самой дальней двери.
Я прищуриваюсь, вглядываясь в свет, пробивающийся из-под створок. В груди вспыхивает надежда.
— Он один?
— Нет, он…
Но я уже бросаюсь к дверям и распахиваю их, не думая о том, что могу застать по ту сторону.
Два взгляда тут же цепляются за меня, два тела замирают.
Но это не Уильям и Обри.
Это Уильям и Монти. Играют в бильярд, улыбаются друг другу, как ни в чем не бывало.
Их выражения лиц меняются от неожиданности, но Монти приходит в себя первым. Он делает долгую затяжку сигариллой, с прищуром смотрит на меня, затем ставит кий обратно на стойку:
— Могу догадаться, кого ты тут ищешь. И это точно не я.
Тут появляется Дафна:
— Что происходит? — шепчет она Монти, который поднимает ее на руки и уносит прочь.
— Я как раз собиралась налить себе сиропа из цветков сакуры.
— Я угощу тебя на кухне, — говорит он и закрывает за ними дверь, оставляя нас с Уильямом наедине.
Мое паническое состояние постепенно утихает, и я наконец осматриваю комнату. В ней те же породы дерева, что и в остальных, те же люстры, будто растущие из потолка, и изящная мебель. Помимо бильярдного стола здесь стоят столики для карточных игр, сервировочный столик для чая и диван в цветочек. Комната достаточно велика, чтобы устроить бал. Но кроме нас здесь никого. Только Уильям.
Чем спокойнее становится дыхание, тем сильнее крепнет подозрение. Я прижимаю книгу к груди, словно она может защитить меня от боли, которую он способен причинить.
— Это была еще одна уловка? Как с Зейном? — спрашиваю я.
Он тяжело вздыхает, кладет кий на бильярдный стол и упирается в него руками. Глаза опущены:
— Не уловка.
— Тогда, где она?
Молчание. Потом:
— Я не смог.
— Почему?
Наконец он поднимает взгляд и встречается со мной глазами:
— А как ты думаешь?
Я сильнее прижимаю книгу к груди и направляюсь к нему. Когда подхожу к бильярдному столу, кладу ее на поверхность. Больше ничего не защищает мое сердце.
— Почему ты просто не скажешь это?
Он сжимает челюсть, прежде чем ответить. Голос напряженный:
— Потому что это страшно.
— Почему? Потому что я человек?
Он кивает:
— И потому что я не знаю, что с этим делать. С тем, что между нами. Я не знаю, куда это может привести, и... хватит ли меня. Хватит ли смелости.
Сдавливающая боль в груди начинает отступать. Растворяться. Я постукиваю пальцем по книге:
— Когда ты это написал?
Он не просит уточнений. Он знает, что я нашла его скрытое послание.
— После лифта. Я знал, что ты не выбросила книгу. Видел ее у тебя в кармане после автограф-сессии в Зимнем дворе.
Я скрещиваю руки:
— Ты рыскал в моих вещах, чтобы передать мне тайное послание?
Он лукаво улыбается. Смотрит прямо в глаза, не скрываясь:
— Да.
Первый порыв — стереть эту самодовольную ухмылку с его лица и отругать за то, что лазил в моей сумке. Но злость не приходит. Я ведь не за этим пришла.
— Это правда? То, что ты написал?
— Да.
— Ты не передумал?
Он смотрит мягко:
— А почему я должен?
Я обнимаю себя, словно ставлю еще одну преграду между нами, а потом, усилием воли, опускаю руки:
— Потому что я упрямая, — голос дрожит, — и мы вроде как соперники. И потому что я не дала тебе причины не идти к Обри.
Он отрывается от стола, прячет руки в карманы и медленно обходит его, приближаясь:
— Мне не нужна была причина. Я хотел услышать ее от тебя, но у меня уже была своя.
Пальцы дрожат, готовые потянуться к нему. Но, вопреки ожиданиям, он не останавливается передо мной. Он направляется к двойным дверям. Мое сердце обрывается даже несмотря на его слова, которые его же и поднимают.
— Я хочу тебя, Эдвина, — говорит он, не оборачиваясь, одной рукой касаясь дверной ручки. — Я влюбляюсь в тебя. Вот моя причина.