…пожалуйста, вернись ко мне, если в твоем сердце найдется желание все это уладить.
Я хочу. Правда хочу. По крайней мере… кажется, что хочу.
Но я все еще в запутанных чувствах. Не готова говорить с ним об этом.
— Ты уже выбрала, что выставишь на аукцион? — спрашивает Дафна, вырывая меня из мыслей.
В панике у меня сжимается грудь. Конечно же, я не могу отдать экземпляр книги Уильяма с нашими пометками. Или… книги Кэсси.
— О, э… пожалуй, предложу персонализированный экземпляр «Гувернантки и фейри».
— Не так уж захватывающе, как свидание с Уильямом.
У меня пересыхает во рту. Черт. Его свидание. Я совсем забыла. И теперь от одной этой мысли желудок скручивает узлом. Я не хочу, чтобы он шел на свидание с кем-то другим.
Даже если это не настоящее свидание.
Конечно, это не будет настоящее свидание.
Разве что Уильям передумал насчет меня.
Разве что его сердце уже не со мной — не после того, как он увидел мою некрасивую сторону. Мою ярость и гордость.
Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы отогнать подступающее к горлу сдавленное чувство. И тут приходит спасительная мысль — нужное отвлечение.
— Вспомнила! Я ведь должна тебе кое-что передать.
Я возвращаюсь в комнату и начинаю рыться в юбке, которую носила прошлым вечером. Нелегко заставить себя не думать о том, что произошло в ней — как он задирал подол, мучил меня, доводя почти до вершины… А потом стянул ее и позволил мне оседлать его…
Я сжимаю бедра, и пальцы наконец нащупывают то, что искала: две танцевальных карточки. Одну я прячу в карман дневного платья, с другим возвращаюсь к Дафне.
— Организатор бала просила передать это тебе, — говорю, протягивая карточку. — Фонд получает пожертвование за каждую заполненную строчку.
Дафна вертит ее в лапках, нахмурившись:
— Я никогда не танцевала.
Я пожимаю плечами:
— И не обязана. Я знаю, тебе некомфортно в Благой форме. А бал, скорее всего, в основном для людей и Благих фейри. Но захотела ее дать тебе на всякий случай, вдруг захочешь.
— Хм, — снова пробормотала она, переворачивая карточку в лапах.
В этот момент раздается стук в дверь. Я почти бросаюсь обратно в комнату, опасаясь, что это Уильям. Но это не может быть он — ему не нужно стучать.
И все же я делаю глубокий вдох перед тем, как открыть дверь.
— Мисс Данфорт! — улыбается мне с порога Кэсси.
Черт. Это почти так же плохо, как если бы там стоял он.
Кэсси слегка отпрянула, с подозрением нахмурившись:
— Ты сейчас… из-за меня нахмурилась?
Я заливаюсь краской и отмахиваюсь:
— О, извини, я просто не ожидала тебя увидеть. Если ты к Уильяму, его сейчас нет.
— На самом деле, я к тебе.
Я неловко переступаю с ноги на ногу:
— Уильям тебя послал поговорить со мной?
Она фыркает:
— Скорее наоборот. Он бы меня и на шаг от себя не отпустил. Он не знает, что я здесь. Пойдешь со мной пообедать в городе?
Я почти отказываюсь, но, может, это как раз то, что мне сейчас нужно. Поговорить с Кэсси. Узнать ее ближе. Понять их договор. И свои чувства.
— Сейчас только пальто возьму.
Пункт нашего назначения всего в нескольких кварталах от отеля. Я предлагаю поймать карету, но Кэсси настаивает идти пешком.
— Я сегодня чувствую себя отлично, правда, — говорит она по дороге. — Трость со мной на случай, если ноги ослабеют или заболит, но пока все хорошо. Иногда она нужна, если начинается головокружение.
— Уильям немного рассказал мне о твоем заболевании, — отвечаю я, стараясь, чтобы это не звучало как излишняя забота. — Сказал, что у вашей матери была та же дегенеративная болезнь и что врачи до сих пор не знают, что это.
— Да, это загадка. Но у меня есть настойки и фейри-средства, которые облегчают симптомы.
Мы приходим к кафе, устроившемуся на первом этаже небольшого здания между двумя высокими. У его круглых окон вьются зеленые лозы, усыпанные крошечными розовыми бутонами. Эти лозы тут же вызывают в памяти вьюнки Уильяма, которыми он вчера закрыл дверь.
Я отгоняю это воспоминание — странное смешение наслаждения и боли.
Мы садимся у солнечного окна. Кэсси заказывает за нас обеих, так как уже бывала здесь. Обед состоит из чая, бутербродов размером с палец и круглых пирожных с мягкой тянущейся оболочкой и начинкой из сладкой вишневой бобовой пасты.
— Вкусно, правда? — спрашивает она, когда я откусываю одно.
— Очень, — говорю с набитым ртом.
Но ее лицо вдруг омрачается, и я напрягаюсь.
— Что-то не так?
Она сжимает губы, будто решаясь.
— Я тебе немного соврала. Уильям действительно не знает, что я пришла поговорить с тобой. Но я уже видела его сегодня. Мы поговорили.
Я замираю.
— О чем?
— О том, что он рассказал тебе вчера. И о твоей реакции.
— Оу, — делаю вид, что спокойно отпиваю чай. Но пальцы предательски дрожат.
Она подается вперед, ставит локти на стол, сцепляет пальцы и кладет на них подбородок, прищурившись:
— Мисс Данфорт… Точнее, можно называть тебя Эдвина?
— Конечно.
— Эдвина, значит. У тебя есть чувства к Уильяму?
Я чуть не давлюсь чаем. Откашлявшись, киваю. Да, у меня есть чувства к ее брату. Хорошо это или плохо — или и то, и другое — я пока не понимаю.
— Так и думала, — говорит она. — Стоило мне увидеть вас вчера, я сразу поняла, что Зейн был прав. Вы с Уильямом нравитесь друг другу.
Я не могу уловить, есть ли в ее голосе обвинение или просто любопытство, но вина накатывает волной. Хотя я старше ее на десять лет, ощущаю себя школьницей, попавшей впросак и готовой на что угодно, лишь бы вернуть ее расположение. Поэтому молчу и жду, что она скажет дальше.
— То, что Уильям рассказал тебе вчера… это ведь не только его тайна, — говорит она. — Она наша. Я заставила его пообещать, что он будет делиться этим только с теми, кому это нужно по работе или кто способен выслушать и принять нас такими, какие мы есть.
Чувство вины только растет. Получается, он рассказал мне, потому что надеялся на понимание. Потому что верил в меня.
— А мистер Флетчер знает? — спрашиваю я.
— Да. После того, как он сделал мне предложение по книге, а Уильям согласился на мой план, я призналась ему, что мы пишем ее вместе, и объяснила, как все устроено. Он все равно согласился издать книгу и сделать Уильяма ее лицом. Правда, после выхода он засомневался, стоит ли устраивать тур. Не был уверен, справится ли мой брат даже с его актерскими навыками. Так что обещанный тур так и не состоялся. Только когда он доказал, что справится, и заслужил свое место рядом с тобой в рамках тура «Сердцебиения».
Я не знаю, радоваться мне или злиться, узнав, что мистер Флетчер в курсе. Если он одобряет их договоренность, почему это так задевает меня? Но раздражение ведь не только в этом.
— Мне больно, что он врет своим поклонникам. Что скрывает правду. Тебе не кажется, что он превратил твою книгу в фарс? Все это выдуманное прошлое с великой любовью по имени Джун?
Она фыркает от смеха:
— Во-первых, мы не до конца все скрываем. На титульной странице я указана как автор, Уильям — как исполнитель. Во-вторых, Уильям не выдумывал никакой Джун как бывшую возлюбленную. В названии речь просто о месяце. Это фанаты все себе додумали. Да, он использует этот образ как часть своей роли и допускает туманные фразы или мрачные байки, чтобы они могли продолжать в это верить. Но они бы все равно строили догадки — хотим мы того или нет.
— Но разве ты не хочешь, чтобы они знали правду? Настоящий смысл твоих слов? Истории, что стоят за стихами, а не спектакль, который устраивает Уильям?
Я не упоминаю, что, знай я правду раньше, возможно, не высмеивала бы «Июньский портрет, запечатленный в покое» так беспощадно. Я ведь не думала, что стихи плохие — просто он казался мне претенциозным, а значит, и все, что он делает, — тоже. В том числе, как я думала, его поэзия. Господи, как он вообще сдерживался, когда я высмеивала поэзию его сестры прямо ему в лицо?