Я заглянул сверху внутрь — спускаться было незачем, все помещение было видно и так: крошечный, заплесневевший от влажности цементный куб метра полтора в высоту, внутри которого я, как и муж старушки, не смог бы вытянуться в полный рост. Но ты ведь знаешь, что бывает, если упустить легкий контракт, и поэтому я сказал:
— Да, самый маленький модуль сюда войдет.
— Прекрасно, — сказала хозяйка. — Уж лучше с этой дырой что-то сделать, чем оставлять ее тут без пользы.
Этого, конечно, никогда не случится, но я представил себе там двоих стариков, сидящих на табуретке взаперти и неспособных выйти наружу; представил, как у них кончаются припасы. Она коротко, успокаивающе его обнимает, а он спрашивает: «Что мы будем есть, а? Что будем есть?»
Старушка ушла в спальню за деньгами для аванса, по ее настоянию — наличными, и оставила меня в гостиной наедине со своим старым ребенком. Из-за воротника рубашки у него выглядывала татуировка — один из тех безвкусных племенных узоров, сделанный годы назад и не подходящий ни к его приглаженному и причесанному виду, ни к этой гостиной-музею, но что поделать: мы все когда-то были молодыми.
— Классная татуировка, — сказал я ему, и он снова спросил меня: кто это я, а, кто? — Разве ты не знаешь кто? — прошептал я. — Ты меня не помнишь?
Старуха возилась в спальне. Я решил попугать его сильнее — начал приближаться, пока не прижал его к буфету; он сбил локтем фотографию и уже готов был закричать, заплакать или ударить меня. Я заглянул ему в глаза и увидел пляшущий в них страх, но почувствовал точно то же, что и всегда: сомнение. Это был вероятный страх, страх потерянного и беззащитного человека, или невероятный — страх выдать себя? Я уже говорил тебе, даже если ты этого не помнишь: в каждом таком старике я подозреваю притворство, подлое желание уйти с дороги, перестать быть, вести растительную жизнь без какой бы то ни было цели, лишь бы его кормили, причесывали, держали за руку, прощали и баловали. Клянусь, не проходит и дня, чтобы я не смотрел тебе в глаза и не думал об этом.
Третий визит принял уже опасный оборот, и все из-за тебя. Да, из-за тебя, хоть ты тогда еще даже не проснулся. Начался он хорошо: парень жил в двухквартирном доме, и первые звоночки — наклейка охранной фирмы на фасаде, решетки на верхнем этаже и плохо подделанная камера видеонаблюдения над входом — предвещали легкую работу. «Тут я справлюсь быстро», — сказал я себе и позвонил в дверь. Дом был не шибко большим, но с комнатой в подвале — бывшей игровой, которую переделали в тренажерный зал, когда дети выросли. Мужчина моего возраста горячо обвинил в этом недоразумении свою жену, которая отсутствовала и не могла ни подтвердить его обвинения, ни опровергнуть. Его жена всего боялась, его жена вечно увлекалась всякими глупостями, его жена покорно шла на поводу у моды и теленовостей, его жена завидовала двоюродным братьям, у которых в жилом комплексе был такой бункер, его жена любила упрямиться, и когда ей в голову что-то взбредало, то никто не мог ее образумить; его жена смотрела на будущее мира крайне пессимистично, его жена слишком увлекалась фильмами, его жена перестала спускаться в эту комнату после того, как ту заполонили африканские тараканы, поскольку испытывала отвращение и страх; так что его жена хотела избавиться от этого места, но избавляться они от него не будут, а просто переделают его подо что-нибудь еще. Тренажеры он планировал оставить здесь для себя; его жена спортом не занималась, да еще и высмеивала его желание оставаться в тонусе. В конце концов я усомнился даже не в том, что решение приняла она, а в самом ее существовании. Подумал о брошенном мужчине, упорно отрицающем реальность, и мне в голову даже пришла мысль, что его жена была замурована в этом темном подвале.
Я оставил ему папку со всей информацией и попросил мне позвонить, когда они с женой договорятся, какую модель и оборудование будут устанавливать, ведь без нее он, конечно, решать не собирался: ко всему прочему он добавил, что его жена была неуступчивой и все, вплоть до последней занавески, подгоняла под свой вкус. Мне не терпелось свалить и больше не видеть этой хреновой семейной комедии. Но тут парень раскрыл папку и уставился на первый разворот, куда я скрепкой прикрепил свою визитку.
— Сегисмундо Гарсия? — спросил он, указывая на нее и опуская вторую фамилию.
Это меня сразу насторожило. Я ответил утвердительно, но парень злобно затыкал:
— Ты родня этого Сегисмундо Гарсии, который?..
— Нет, я единственный Сегисмундо в семье, — не дал я ему закончить вопрос.
Парень глядел мне в глаза, постукивая по папке, по карточке с моим именем. Я опустил голову, чтобы не смотреть на его зубы и не выдать себя.
Распрощались мы холодно. Я сказал, что буду ждать его звонка, а он с грохотом захлопнул дверь, разрушив все мои надежды. Я тебе расскажу, что он сделал, как только потерял меня из виду: загуглил твое имя, мое имя и без особого труда нашел ту фотографию, на которой ты десять лет назад открывал клинику, а мы с мамой стояли рядом. Хотя из-за прошедших лет он мог сомневаться, я перед ним или не я, этого поиска, одного сомнения, пробуждающего воспоминания, было достаточно, чтобы в нем взыграло плохое настроение и несколько часов спустя он набросился из-за недоразумения на жену. В лучшем случае он мне не позвонит — они с женой просто договорятся, что ни при каком раскладе не станут иметь дело с родственником того сукина сына, и будут искать другую компанию, даже если это обойдется им дороже.
Визитки надо переделать. Сократить имя до С. или назваться Ортегой, как мама, а твою фамилию сократить до Г., а то и вообще убрать. Сегисмундо Гарсия, ха. Испания переваривает миллионы и миллионы всяких Гарсия, не заботясь о том, что у них странные имена типа Сегисмундо, потому что родители постарались их так выделить. Сегисмундо Гарсия — как же по-дурацки это звучит. Надо, надо переделать визитки. Или сменить имя. И то и другое делать лень — не знаю, что больше.
То, что день выдастся не таким хорошим, как предвещало утро, предвестия звонок из банка. Как только я в расстройстве ушел, вспоминая тебя и кляня на чем свет стоит, мне позвонил Роберто. Я тебе о нем рассказывал.
— Доброе утро, Сегисмундо, у меня есть хорошая новость и плохая, — сказал мне этот шутник. Плохая новость оказалась страшно плохой: мне отказали в финансировании. Хорошую он, скорее всего, придумал, пока набирал мой номер: мне согласились предоставить потребительский кредит на сказочных условиях — залог не требовался, надо было просто подписать страховку от неплатежа, не слишком дорогую, и…
— Почему мне отказали? — прервал я его.
— Я все испробовал, — сказал он мне, — ты даже не представляешь, как я носился с твоим делом, но у начальства свои резоны.
— Какие резоны?
— Не знаю, я же просто посредник. Наверное, они посмотрели твой бизнес-план и он им не понравился…
— Это из-за моего отца?
С той стороны — тишина.
— Из-за него, да?
Я действительно так подумал. Нас снова перепутали, и все из-за одного и того же имени. Вот какое наследство ты мне оставил: банковский черный список да проклятое имя, ну и предрасположенность к старческому слабоумию. А еще я подумал, что, может, камера видеонаблюдения им поведала, как с утра в первый день каждого месяца я снимал с твоей карты деньги, чтобы якобы гарантированную часть твоей пенсии снова не конфисковали.
— Это из-за него?
— Нет, не из-за него, — сказал он со вздохом и перешел на шепот; я так и видел, как он прикрывает трубку рукой. — Твоя финансовая история доверия тоже не внушает. Но главная причина вряд ли в этом. Просто у тебя необычный бизнес, и это хорошо, но и риски большие. Сам знаешь, как легко спугнуть миллион евро. Вот если бы ты занимался налоговыми убежищами… — засмеялся этот кретин.
Тут до меня попытался дозвониться кто-то еще. Юлиана. Спасибо этой милой девушке, что она привела меня в чувство, иначе я заорал бы на сотрудника банка. Я сделал глубокий вздох и заговорил: