— Блин, пап, — сказал Сегис. Моего героического появления он не оценил.
Я взглянул на сына и пропустил опрокидывающий удар в пасть.
Парня я ошарашенно слушал с земли, как будто очень издалека, а он кричал мне, кричал нам, что если завтра он не получит деньги, то отрежет моему сыну яйца. Это выражение — «отрезать яйца» — он повторил несколько раз, и мне стало ясно, что это не пустые слова, а настоящая угроза. Я попытался подняться, но у меня закружилась голова; стоя на четвереньках, я услышал пощечину, которую парень, видимо, отвесил Сегису открытой ладонью. Звук был такой, словно кто-то ударил в оркестровые тарелки или запустил в лицо цирковому клоуну торт.
Медведь ушел, а мы оба остались, побитые отец и сын. У Сегиса текла кровь из носа и слезились глаза — скорее от ярости, чем от боли, из-за двойного унижения, которое я ему причинил своим бесполезным появлением.
— Извини, я просто хотел тебя защитить, — сказал я ему.
— Ладно, пап. Спасибо за попытку.
Ничего ласковее он сказать не смог. Блин, мне хотелось плакать, обнимать его и плакать вместе с ним, но надо было срочно валить, пока парень не вернулся или не попросил кого-нибудь проверить, убрались мы или нет. В итоге мы ушли с потерями, как это случалось со многими мажорами, которые заскочили за наркотой для вечеринки, не зная, во что ввязались; вероятно, мы еще легко отделались.
— Не похоже, чтобы тот тип был компьютерщиком, — сказал я Сегису, пока мы мчались к проспекту, и он рассмеялся; мы оба рассмеялись от облегчения или чтобы развеять общее унижение, но ко мне сразу же вернулась серьезность. — Если ты связался с дурью, то я должен об этом узнать и помочь тебе, пока не стало слишком поздно.
— Это не то, что ты думаешь, пап. Это не дурь — такое не в моем стиле.
— А что это тогда?
— Ставки. Только и всего, — наконец сказал он мне на ходу.
Спортивные ставки. Сам он ими не интересовался, но ребята из школы увлекались, и у них было достаточно денег, чтобы проигрывать и играть дальше. Из-за несовершеннолетия их не пускают в игорные дома, а обходить ограничения в онлайн-казино уже не так просто, потому что за это для компаний ужесточили наказания. Так что Сегис организовал букмекерскую контору. Он посредничает, собирает деньги, выплачивает выигрыши и оставляет себе комиссию. И поскольку ему тоже нет восемнадцати, то он обратился к пацану постарше из Южного сектора, чтобы тот пробирался куда надо и вносил ставки. Всякие-разные: на собачьи бега, керлинг, настольный теннис, вьетнамскую футбольную лигу и, само собой, киберспорт. До сих пор все шло гладко: парень не делал ничего незаконного, не мошенничал, и Сегис вовремя отдавал ему его долю. Последняя партия ставок оказалась самой большой: участвовало больше учеников, и деньги они вносили немалые. Речь шла о действительно очень крупных суммах. Настолько, что теперь в конверте лежало больше комиссионных для того гаденыша, чем собственно ставок. С самого начала пацан предупредил, что не допустит ни малейшей задержки, таков его закон; у него уже были проблемы с платежами по предыдущей мутной сделке, и он не собирался давать отсрочки каким-то там соплякам из частных школ. Утром же Сегис прислал ему сообщение, что сегодня конверта не будет, а потом не отвечал на его звонки; переговорам об отсрочке это помогло не слишком.
Ставки, блин. Не вещества. Букмекерство — не преступление, хоть тут и замешаны несовершеннолетние. Раз это не наркота, то бояться нам нечего. Даже угроза кастрации потеряла свой вес, когда стало понятно, что тот тип был простым пацаном и получал комиссию от мажоров, а не торговал шмалью. Значит, все не так плохо. Удар, пощечина, но ничего серьезнее не будет. Это поправимо. Можно выдохнуть.
Так я думал. Но правда заключалась в том, что трудности только начинались.
Свои потери я оценил, только когда мы перешли проспект и свернули за первый угол; только тогда мной перестали двигать спешка, возбуждение и шок от случившегося.
Во рту был привкус крови, а нижняя губа болела, как и вообще вся челюсть. Щенок здорово меня припечатал. Я ощупал рот языком и обнаружил, что мой худший страх, мой вечный ночной кошмар сбылся: внизу оказалась теплая ямка — язык почувствовал на месте левого бокового резца десну. Взгляни, вот. Смотри на эту щель и смейся, урод. Вот тебе и карма, про которую любит говорить Моника. Космическая справедливость. То, что ты делаешь, к тебе возвращается. То, что ты отнимаешь у другого, отнимут и у тебя. Зуб за зуб. Но меня карма все время бьет рикошетом, я получаю ее удары по наследству. Этот предназначался тебе, но, как и все остальные, ты перенаправил его в лицо мне.
Зуб, черт побери, чертов зуб! В голове мгновенно мелькнула мысль: во сколько он мне обойдется? В какой клинике его можно вставить задешево?
Я не могу продавать безопасные места с помятой улыбкой. Смейся, урод, смотри на меня и смейся целыми зубами, которые тебе каждую ночь помогает чистить милая Юлиана. Она водит твоей ручонкой, чтобы ты не пропустил ни один уголок рта, и подбадривает тебя словами: «Хорошо, родной, открой ротик широко, делай вот так, очень хорошо, хороший мальчик, какие у тебя чистые зубки».
— Мы должны за ним вернуться, — сказал Сегис, увидев мое потрепанное лицо и щель на месте выбитого зуба. Благие намерения и юношеская незамутненность сознания подталкивали его к тому, чтобы возвратиться на место происшествия, подобрать мой зуб, положить его в молоко или в слюну во рту (этот совет он прямо там же и загуглил), пойти в неотложку и поставить его на место, если еще не слишком поздно. Дурость, конечно: идея вернуться, чтобы мне выбили оставшиеся зубы, была так себе. Но я не стал гасить в мальчике этот порыв: в нем говорила любовь, готовность рискнуть ради отца, ради отцовского зуба. Он побежал, и я побежал за ним. Мы были как два героя на самоубийственной миссии: если проигрывать, то с честью, а не трусливо сверкая пятками; мы вернемся, найдем мой зуб среди мусора и сразимся со всеми, кто встанет у нас на пути; мы выйдем из этих джунглей с резцом в кулаке, как с алмазом, даже если взамен потеряем остальные зубы. Меня распирало от возбуждения, и я вел себя не очень-то ответственно.
Мы перебежали проспект в обратную сторону, мимо малодушно мчащихся машин; перескочили через мусор, как будто под нами раскинулось минное поле, и прокрались по первой улице вдоль стены, словно нам грозили выстрелы из заколоченных окон; потом спрятались от проезжавшей машины за колонной и наконец нашли нужное место. Взволнованные, почти пьяные, мы попытались реконструировать сцену и четко определить, где стояли, в какой точке я получил удар, в какую сторону зуб мог вылететь изо рта. Надо было нас видеть: оба присели на корточки и принялись искать крупицу в мозаике из битого стекла, всякой грязи, кусков асфальта и известки. Сегис принял за мой зуб какой-то камешек и начал настаивать, чтобы я открыл рот для сравнения, даже пригрозил вставить его мне в десну, когда я заупрямился.
— Может, ты его просто проглотил? — удрученно спросил он в конце концов.
— Тогда мы получим его чуть позже, — пошутил я.
Это нас рассмешило, мы надрывали животы; каким чудом был этот смех — смех облегчения, бесстрашия, смех неудачников, отца и сына. Сегис пошутил, что нашел зуб какого-то другого отца, который пытался защитить своего сына в том же месте; если бы мы нашли этого отца, то отвели бы его к дантисту и воссоединили со своим зубом. А я ему ответил, что мы могли бы пойти в клинику «Улыбнись!»: говорят, там хорошие цены. Мы так хохотали, что рисковали привлечь зомби. Поэтому я вздрогнул, когда за спиной послышались шаги, хруст гравия и стекла, и обернулся с мыслью, что мы облажались, что мы вошли в логово волка дважды и теперь потеряем больше одного зуба.
Я обернулся, по инерции все еще смеясь, но мое тело уже напряглось и запустило реакцию «бей или беги». За нами стояла девушка, и стоило мне только заметить браслет у нее на запястье, как я почувствовал глубокое облегчение. Еще никогда встреча с кем-то из кувшинщиков не приносила мне столько радости.