А вот этого я не знала, и после слов сына в груди стало подпекать, гореть.
Все было настолько неприятно, как будто бы внутри меня полыхал вулкан.
Наверное, так сказывалась обида, может быть, что-то ещё, я не поняла. И только к вечеру я смогла заговорить с Аней, которая весь день вела себя ёжиком, фыркала на любое слово и надувала щеки.
— Что случилось?
— Без разницы,— сначала рыкнула доча, а потом все-таки упала на стул в кухне, огляделась. И, шмыгнув носом, призналась. — У него в субботу самолет в Питер.
У меня внутри что-то оборвалось.
Что-то очень важное.
Безумно огромная для моей души и незаменимая оборвалась так, что, упав в бездну, оттуда раздался треск, грохот.
— Он говорил, что, типа, если хочу, могу к нему приехать.
Значит, он решил больше не ждать.
Значит, документы на развод я буду забирать одна, и как бы глупо не звучало. Именно в момент признания, что он все-таки уезжает, я стала чувствовать, что мы подошли к финалу.
— Я не хотела, чтобы так получилось, — тихо сказала я Анне и покачала головой, но дочь махнула на меня рукой.
— Он ещё спрашивал, типа, почему я не сказала. А зачем говорить, если вы все равно были заняты Матвеем.
Я ощутила укол ревности, попавший в самое сердце, глубоко вздохнула, чтобы собраться с силами, и поняла, что за всем этим срачем, за выяснением отношений, за криками, за битой посудой, за разъездами, сменой школы и так далее я, наверное, действительно очень многое забыла.
Аня встала, качнулась ко мне, подошла, упёрлась лбом мне в плечо.
— Уезжает. Представляешь? Я сказала, что он просто нас бросает, потому что ему так удобно. А он сказал, что он не хочет, но так надо и так правильно. Кому надо? Мам, тебе надо?
Я стояла, боясь даже прижать дочь к себе. Смотрела стеклянными глазами в стену напротив.
— Мам… — Снова позвала меня Аня, заставляя вздрогнуть. — Ну, мам!
— Нет. — Честно призналась я ощущая, как по крови разогнался адреналин.
— Тогда кому, мам, кому это надо и для кого это правильно? Его и так не было три месяца, он ещё хочет уехать. Он нас совсем не любит, мам, да?
Аня спросила это и я ощутила, что у меня на плече футболка стала влажной, дочь шмыгнула носом и ещё раз толкнулась лбом мне в плечо.
— Мам, ну почему так?
— Потому что однажды очень взрослые люди становятся безумно глупыми из-за собственных обид и чувства вины. Однажды безумно любящие люди забывают, зачем они, собственно, оказываются рядом опять-таки из-за обид и вины. Ну, ещё иногда любящие, долго живущие рядом люди застревает в петле беспомощности. Когда все идёт не так, как планировали. И долго и счастливо почему-то ощущается с привкусом горчицы вместо сладкого меда.
Я обняла дочь, прижала её к себе.
— Иди спать, Анют.
Только и смогла выдавить я из себя.
А позже, когда Матвей ночью заплакал, я встала сама к нему, качала, ходила из стороны в сторону, а в голове мысли вспыхивали одна страшнее другой.
Нет, он, конечно, виноват, что оставил на три месяца нас одних. И, конечно же, он виноват, что у детей было копеечное содержание, и точно он виноват, что дочь его увидела с какой-то девкой, и за появление этой девки Руслан тоже нёс ответственность.
Во всем он виноват.
А я такая правильная, значит, в декрете двадцать лет почти сижу.
Сижу двадцать лет в декрете, и на третий раз оказалось, что абсолютно беспомощна. Потому что никогда не умела делегировать, потому что никогда не умела руководить. В этом тоже Руслан виноват.
И весь следующий день я проходила как сомнамбула, несмотря на то, что Лариса Анатольевна так и норовила меня уложить поспать, но спать не хотелось, у меня просто в голове одна за одной вспыхивали и зажигались мысли.
А вдруг все не так?
А вдруг действительно все это результат того, что кто-то был не готов.
Я не знала, правильно это или нет, что меня вообще посещали такие мысли.
Было просто тотальное чувство беспомощности, которое разрасталось, и, казалось, что даже мышцы сводило от него.
Я в ночь с пятницы на субботу не спала.
Сама ходила с Матвеем, укачивала его, тетёшкала, забирала к себе в спальню, укладывала в кокон, но он, словно чувствуя моё состояние, никак не мог успокоиться, только хныкал и хныкал, вздёргивал ножки стягивал с себя бодик, не понимая, что стянуть то все равно не может.
И меня снова как будто бы возвращало в то время, в эти первые месяцы после рождения сына, когда я чувствовала беспомощность, но в шесть утра у Ларисы Анатольевны сдали нервы.
— Я всегда говорю спокойная мама, спокойный малыш, мама неспокойная, ребёнок всю ночь не спит. Полина, так нельзя, — выговорила мне Лариса Анатольевна и забрала Матвея к себе.
А я сидела вытирала нос от беспомощности и понимала, что сейчас все зависит от меня, и, наверное, именно поэтому уже зная, что я, наверное, даже опоздаю на этот грёбаный самолёт, я все равно утром субботы сорвалась в аэропорт.
И надо было обязательно попасть до того, как он пройдёт регистрацию, потому что потом я никуда не смогу пройти, у меня просто не будет посадочного. И, залетев в здание, я быстро скинула сумку, вытряхнула из карманов ключи и мобильник, пробежала сквозь рамку досмотра, собрала вещи, уставилась на табло, ища самолёт до Питера.
Я не могла понять, какая авиакомпания, где регистрация идёт.
Сердце грохотало так сильно, что я не могла стоять на месте, поэтому заметалась по залу, бегала от одной стойки к другой, пытаясь выискать знакомые черты лица, усталые черты лица, спортивную сумку на плече.
Я очень хотела успеть сказать ему.
.Я правда хотела.
— Полли, — раздался за спиной хрипловатый, надломленный голос.
Я медленно обернулась, вытирая слезы со щёк.
Как я и думала, он стоял в чёрной рубашке, в джинсах потёртых, на плече спортивная сумка.
— Привет, — произнесла я тихо не зная, что ещё сказать, но Руслан нашёлся первым.
— Прости меня, пожалуйста…
Эпилог. Полина.
Я стояла напротив Руслана.
Дрожащие губы, стиснутые в кулаки пальцы.
— Прости меня, серьёзно, прости, не так, что я поставил галочку, будто бы изменился, а так что действительно, прости. За мои обиды, за чувство, будто бы я самая важная персона во вселенной, за то, что не понимал тебя. За то, что злился на тебя, прости.
Я стояла и смотрела на него. Видела, что он может сейчас не получить от меня никакого ответа и просто шагнёт вперёд.
Шагнёт в толпу, пройдёт регистрацию, и я потеряю из виду его широкую спину среди людей. И при этом у меня останется трое детей на руках, разбитая жизнь. И так и не высказанные слова.
— Я думала, что я некрасивая.
Зачем-то произнесла свою самую страшную тайну.
Мимо нас ходили люди.
Сновали туда-сюда.
— Я думала, что ты изменил, потому что я тебе не нравилась. А потом ты ещё стал говорить о том, что я избалованная и с противозачаточным лицом. И я поняла, что, ну, я тебе действительно не нравилась.
— Это не так! Ты была и остаёшься самой красивой женщиной, которую я когда-либо видел. Ты менялась из девушки в женщину. Твои черты становились мягче. И вовсе никакого отношения не имели мои фразы к тому, что я мог захотеть кого-то, кроме тебя. Я, скорее всего, просто эгоистичный, не выросший подросток, который искал утешения, понимания, какой-то тишины в голове не в том месте и не в то время.
Я глубоко вздохнула.
Мне действительно казалось, что я некрасивая, непривлекательная, от меня вечно пахнет то детским пюре, то молоком. А ещё волосы у меня как пакля. И при малейшем намёке на то, что у Руслана есть любовница, я в это поверила.
Потому что я сама себе не нравилась, я сама себе была неприятна и отвратительна.
— А потом, когда ты ушёл, я подумала, что, ну, наверное, я права.
— Нет. Хотя я прекрасно знаю, что женщина почти всегда права, но только не в вопросе того, что нравится её мужу. А её мужу нравится немного сонный мягкий хрипловатый голос по утрам. И вот этот сморщенный носик, который напрягается при виде солнечного света. А ещё нравится запах… Такой смешной, странный, какой-то детской чистоты и клубники. У нас же ни одного геля для душа нет такого. От тебя всегда так пахло. И волосы. Цвета выгоревшей пшеницы, которая словно шёлк. Лежат на моей подушке.