Я зажала тыльной стороной ладони рот, глубоко вздохнула.
— Руслан, я…
— Я так виноват перед тобой, я так виноват перед детьми, за то, что все это произошло, за то, что они пережили, за то, что Аня чувствовала себя безумно ответственной, когда родился Матвей, и, оказывается, она это же самое ощущала, когда родился Тимур. А ещё она думала, что её все бросили. Ведь есть маленькие дети, и ими надо больше заниматься. А ещё я виноват перед Тимуром за то, что недолюбил, не показал, как он сильно важен для меня. А перед Матвеем я вообще, наверное, никогда не оправдаюсь за то, что просто пропустил несколько месяцев его жизни.
Руслан облизал пересохшие губы и сделал шаг ко мне. Колёсики чемодана вжихнули, двигаясь в мою сторону.
— Зачем ты с ней встречался в кафе?
— Хотел понять, почему мой ребёнок оказался жертвой издёвок, хотел понять, какого черта она тебе наговорила, что ты была вне себя от ужаса. А когда увидел, понял, что бесит безумно.
— Ты же хотел её увезти из кофейни…
— Да не собирался я её никуда увозить. Она несла какую-то чепуху, а я стоял и думал, как бы не придушить, как бы сдержаться.
— А потом ты кричал на меня в больнице. — Дрожал мой голос.
— Я испугался, я сам испугался, что нахрен сейчас загнусь в палате, а у меня жена и трое детей. Я даже не успел сказать им о том, что люблю.
— Сейчас ты не боишься? — Спросила я, дрожа всем телом.
Руслан оказался непозволительно близко, протянул свою ладонь и поймал кончики пальцев моих. Согрел одним касанием.
— И сейчас боюсь, что сяду в самолёт, а ни ты, ни дети так и не узнают о том, что я очень сильно их люблю.
У меня перед глазами стояли слезы.
Я не понимала, что можно сказать в ответ.
И почему-то помимо воли, помимо тех слов, которые я заготовила для Руслана, я только прошептала:
— Так не садись в самолёт…
Эпилог. Руслан
Великодушию полины можно было поставить памятник.
Я не стал дослушивать. А просто качнулся к ней, перехватил её за талию, прижал к себе, вдавил себя так, чтобы оказаться снова близко, прямо под кожей. Я так по ней скучал.
Я так злился, так обижался из-за того, что просто не мог сам поставить во главу угла свою жену, а не собственное эго. Я не понимал, что мне до боли не хватало Полины и детей, ходил, думал, что от обиды меня так плющило, а меня просто от одиночества.
Перехватил же жену чуть ли не на руки, толкнул чемодан впереди себя и быстро пошёл в сторону выхода из аэропорта.
Твою мать подождёт, Питер.
Подождёт все!
Не подождёт семья.
Семья, которой я, оказывается, все-таки нужен.
Я плохо помню, как мы приехали домой, как Лариса Анатольевна быстро увела детей. И как Полина, забравшись ко мне на колени, вцепилась в шею и заревела так громко, навзрыд, как будто бы все было настолько плохо, что только умереть, а я прижимал её к себе и задавал один и тот же вопрос:
— Ну что ты плачешь, что девочка моя, что?
— Страшно было, тяжело было. — Шептала на ухо Полина. — От меня все отвернулись. А я посчитала, что если я с детьми никому не нужна, то и нам никто больше не нужен.
— Прости, что я три месяца не мог найти в себе силы, чтобы ударить кулаком по столу и просто разорвать эту чёртову вереницу дерьма.
И она заходилась слезами ещё сильнее.
Я знал, что был не прав, что поступил как малолетний дебил. Ничего мужественного в моём поступке не было. Типа распределил все правильно.
Вот сейчас я спокойно доработаю, завершу проект, все так будет гладко. А потом когда-нибудь семья.
Только проект я бы один хрен завершил.
А семью почти потерял.
И это не было так, что Полина меня никуда не выпустила из квартиры.
Нет, она была готова отпустить, только я не захотел уходить, разложил себе диван в зале. А Лариса Анатольевна ходила, качала головой. А глубоко за полночь в дверь поскрёбся Тимур. Быстро преодолев расстояние от двери до дивана, он перелез через меня, уткнулся мне в плечо носом.
— Пап, пап, я так скучал.
А я задыхаясь, обнимал сына.
Целовал его в макушку и гладил по спине.
Потому что даже успел забыть как это когда слово «папа» звучит без злости.
— Прости меня, мой мальчик, прости меня, родной.
Но Тимур качал головой и вытирал сопливый нос мне об плечо, да и плевать, потому что свой, потому что родной.
И утро было сонное. Лариса Анатольевна кормила Матвея на кухне. Сын капризничал, размахивал руками, но Лариса Анатольевна покачивала головой и повторяла.
— Лапушка моя, ты мне это прекрати. Ты мне это не устраивай здесь, я же знаю, ты голодный.
И Матвей так я заслушивался, что сам открывал рот.
Аня опаздывала к репетитору. Тимур сонно спотыкался то о тапки, то о Беса, только Полина спала. Так крепко что я поцеловал её в волосы,и она даже не шелохнулась.
Я запер дверь в спальню, чтобы никто не потревожил её сон. Потому что так правильно. Потому что ей тяжело. И то, что она совершила, что она поехала за мной это безумно большой для неё шаг. Я не собирался обесценивать его.
Забрав Аню с Тимуром, я прыгнул в машину. И повёз их в школу. Лариса Анатольевна с Матвеем махали нам с балкона. Я только улыбнулся.
Сердце было на месте, все было правильно.
И впервые за много времени, за последние полгода я улыбался не так, как вымученной высосанной из пальца улыбкой. А как человек, у которого большая семья.
И эта семья в нём очень нуждалась.
И Тимур, перед тем как уйти выйти из машины, долго спрашивал, приеду ли я сегодня, а я обещал, что заберу их со школы. Аня фыркала, закатывала глаза. Но я приехала в обед и забрал их.
Аня снова показывала, насколько она взрослая и как её это не касается, и, когда я остановился у подъезда, шепнула:
— Спасибо.
А вечером с огромным букетом пионов я стоял на пороге своей квартиры. Смотрел на хаос, который в ней происходил, на то, что Аня носилась с заданиями от репетитора, Тимур разложил новый конструктор, и все об него спотыкались. Матвей хохотал, сидя на руках у няни. А Полина просто улыбалась.
Глядела на меня таким взглядом, который я хотел бы видеть всю оставшуюся жизнь.
Потому что разрушить все безумно легко.
И трусость, когда сбегаешь с руинов. А вот взять и построить заново это труд.
Через полгода я сделал подарок жене.
Забрал её из дома в середине обеда и по заснеженному городу мы выехали на трассу.
— Куда ты меня везёшь? — Тихо спросила Полина, рассматривая меня украдкой.
За все это время мы научились заново доверять друг другу, ловить каждый взгляд и понимать, что каждый из нас хотел сказать. Это было не самое лёгкое время. Это было время снежной бури. Когда внутри вроде бы тепло, тихо, за закрытыми дверьми, а снаружи лютует стихия.
Но мы выстояли, мы продержались.
И это была большая работа, на которую каждый из нас согласился — изо дня в день слышать, что хочет человек, которого ты выбрал один раз и на всю жизнь, понимать этого человека.
— Приедем, и все увидишь. — Произнёс я загадочно и улыбнулся, а Полина, как в старые добрые времена, протянула руку и положила её мне на колено.
Я от забытого счастья зажмурился. И глубоко выдохнул.
Я забыл, как это, когда она просто дотрагивалась до меня, когда она просто показывала своё участие.
А спустя полчаса мы заехали.
Большой коттеджный посёлок. И дом на семнадцатой улице с красивым номером три пятерки стоял уже украшенный к новому году в россыпи гирлянд, с ухоженными тропинками. А на калитке висела красная лента.
— Руслан, это что?
Я вздохнул, протягивая Полине ножницы.
— Это дом. Я надеюсь, что он тебе очень понравится. Потому что место нам как-то в квартире перестало хватать.
И Полина дрожащими пальцами разрезала эту красную атласную ленточку и, вырезав кусочек, завязала бантиком, украдкой убрала себе в карман, а я повёл показывать новые стены, в которых начнётся абсолютно новая история.