Я молчал, внимательно слушал.
— И тогда я понял, что должен выжить, — выдохнул он. — Я не еда. Я не мясо. Я должен выжить. Я умолял его, чтобы он этого не делал, но он только рассмеялся, швырнул мне ту самую дохлую крысу и сказал: «Думаешь, я их боюсь?»
— А что было в мешке? — уточнил я. — Вы видели?
— Не знаю, — ответил он. — Но там точно было что-то, что раньше было живым. Через ткань сочилась кровь.
— И что было дальше?
— Он ушёл, запер меня, сказал, что скоро вернётся, — говорил Крюков, глядя в пол. — Это всегда был мерзкий человек, но я не знал, насколько страшный. Я думал, он просто нелюдимый, просто тихо ненавидит нас всех — детей, школьников, людей. Работает из-за зарплаты, ему неприятна вся эта работа. Но я и подозревать не мог, насколько он был страшным.
Он помолчал, потом тяжело вдохнул.
— Я перегрыз верёвки, — продолжил он. — Грыз несколько часов, но перегрыз. У меня было дикое желание выжить. Развязался и убежал. Прямиком направился в отдел полиции. Там, конечно, не поверили. Задержали Строкова, осмотрели тот домик в лесу — но там ничего не нашли. Даже тех верёвок, что были на мне, не оказалось. Всё было чисто, прибрано. Осмотрели дом Строкова. Никаких частей тел, ни крови, ничего. А сам он нашёл свидетельницу, какую-то женщину, которая утверждала, что весь день и всю ночь они были вместе. Подтвердила ему алиби. А надо мной потом все смеялись. Сказали, что я фантазёр, всё выдумал. Родители перевезли меня в другой город. Я не хотел оставаться. Но я всё-таки добился своего — закончил вуз и стал тем, кем хотел стать.
Он поднял голову, в голосе зазвучала твёрдость:
— И именно в этой школе, — сказал он. — Да, вот такая история.
Крюков не смог сдержать долгий выдох. Явно эту историю он мало кому рассказывал — а теперь вот говорил с представителем органов.
— Честно говоря, если бы не последние события, — мягко добавил я, — я бы вам тоже не поверил.
— Я не соврал ни слова и не выдумал, — проговорил физрук. — Это не моя фантазия, Максим Сергеевич. Вы мне верите?
— Да-да, успокойтесь. Я вам верю. Спасибо за информацию. Теперь у нас есть подозреваемый. Конкретный подозреваемый. Только бы вот знать, где его найти. По месту жительства его нет, никто не знает, где он. На работу давно не ходит, получает военную пенсию.
— Он… может быть в том домике, в лесу. Хотя мне не хотелось бы, чтоб это было так, но может.
— Да, мы проверяли.
— Он может туда периодически наведываться. Это, знаете, как тянет на место преступления. А для него это и место преступления, и логово, и всё вместе. Выставьте там засаду, — предложил Крюков.
— Вряд ли он там еще появится. Он очень осторожен. Уже знает, что по его следу идут оперативники. Но, в любом случае, спасибо, Федор Евгеньевич.
— Ну, я рад, что помог, — выдохнул физрук. — Но вы мне обещали, Максим Сергеевич, что не будете на меня ссылаться, нигде не будете меня указывать, ни в каких документах. Я не хочу снова переживать всё это — обвинения, насмешки.
— А если мы найдём Строкова, — спросил я, — и подтвердится, что он убийца, людоед — вы дадите официальное показание?
— Не знаю, — вздохнул он. — Вы вначале его найдите.
В это время дверь в тренерскую распахнулась. Появилась вихрастая голова с оттопыренными ушами, и пацанёнок пропищал:
— Фёдор Евгеньевич, у нас мячик сдулся! Дайте, пожалуйста, насос, подкачать!
— Скворцов, ты же не умеешь играть в волейбол! — отозвался физрук.
— Да я научился, я уже играю!
— Ладно, сейчас принесу. Видишь, я занят.
— Но там все ждут! Ну пожалуйста, Фёдор Евгеньевич! — взвыл мальчишка.
— Вот видите, никак без меня, — улыбнулся физрук.
— Да, мы, в принципе, закончили, — сказал я. — Спасибо вам.
Я пожал ему руку. Рукопожатие у него было крепким — настоящее, физруковское.
Я вернулся в отдел, зашёл в кабинет. Сальников стучал по клавишам компьютера, печатал какую-то очередную справку по текущей работе. Я тут же рассказал ему всё о разговоре с Крюковым.
— Ну блин, Макс! — воскликнул Сальников. — Точно этот Строков наш клиент.
— Почему так думаешь? — спросил я.
— Смотри, всё сходится, — сказал он, разворачивая ко мне монитор. — Я тут его по базе пробил, глянь. Срочка в Афгане. Полгода сидел в плену у душманов, в яме. Как он там выжил, чего он там жрал — действительно неизвестно. Тут, конечно, не написано, но поговаривают, что могли кормить человечиной. Эти душманы — ещё те отморозки.
Я посмотрел на экран и кивнул.
— И вот, получается, — продолжал Сальников, — что привычка у него могла остаться. Психологическая зависимость, как это там правильно называется… Ну и вот он, чтобы либо избавиться от воспоминаний, либо наоборот — пережить их, снова начинает убивать. В мирной жизни ему чего-то не хватает. Вот и убил кого-то, съел часть тела — эмоции получил, и всё.
— И столько лет он мог убивать?
— Людей у нас без вести пропавших немного — но и не о каждом же заявят, — ответил Сальников. — Это не значит, что люди не исчезают. Бывает, жил человек — и пропал. Если родственников нет, кто будет искать? А может, он таких и выбирал — гастарбайтеров, приезжих. Или на трассе где-то подбирал дальнобоев, которые у нас вообще не числятся, не прописаны.
— Ну да, — сказал я, — мог.
— И вот ещё, — сказал Сальников, поглядывая на меня, — обрати внимание, Макс, если он такой вот убийца, с таким характером, то и генетика должна соответствовать. Не каждый человек на такое способен. Это предрасположенность какая-то.
Я посмотрел на него внимательно.
— К чему клонишь, Саня?
— Да я подумал про его дочку, — проговорил он, почесывая затылок. — Как она с топором-то накинулась. Она ведь ищет папашу, да? И чуть не зарубила этого… Как его…
— Харченко? — уточнил я.
— Да, да, Харченко, — подтвердил он. — Ну какая бы нормальная девчонка смогла взять топор и ударить им живого человека? Вот это — генетика, Макс, генетика. С генетикой не поспоришь.
— Генетикой мы не докажем, — сказал я. — Тут нужны факты, и посерьёзнее.
В этот момент в кабинете зазвонил телефон. Сальников подхватил трубку.
— Алло? — ответил он. — Что?.. Убийство? Где? — он вслушался, голос его менялся. — Кто потерпевший? Харченко? Что за… Мы едем, адрес знаем, — бросил он трубку и повернулся ко мне с удивленным лицом.
— Прикинь, — проговорил он. — Харченко этого прирезали.
— Как это прирезали? Где? — спросил я.
— Прямо у него в доме. И не просто прирезали, а превратили в фарш.
Немедленно выехали на место происшествия.
Харченко лежал, распростёртый на полу своего дома, глядя куда-то в пустоту. Во взгляде застыл немой вопрос — «За что?» Живот, грудь, шея — всё в колото-резаных ранах. Кровь уже свернулась, края лужи на полу начали подсыхать. Это означало, что убили его не сейчас, а как минимум несколько часов назад.
Приехал судмедэксперт, Костя по прозвищу Студент. Надел перчатки, достал чемоданчик, аккуратно постелил под него одноразовую пелёнку и принялся за работу.
Комитетский следак, Аполлон Самсонович, строчил протокол осмотра на планшетке. Стоял возле тела, привычно заполнял бланк, не вникая — знал, что всё нужное по ходу доложат, он и впишет. Вполуха слушал, что вокруг происходит.
А я тем временем допытывался у Студента:
— Ну, что скажешь? На нашего людоеда почерк не похож, да?
— Да, не похож, — ответил он уверенно. — Удары нанесены хаотично. Глубина погружения клинка в ткани небольшая — это говорит о слабой силе удара.
— То есть физически человек был не силён, — уточнил я.
— Верно, — кивнул Студент. — Судя по углу и направлению раневых каналов — человек невысокого роста, правша. Слабый, невысокий…
— Женщина, получается, — сказал я.
— Можно предположить, — кивнул судмед, — женщина или подросток. Или просто хиляк какой-нибудь.
Минута или две прошли в относительной тишине, а потом Студент ткнул пальцем в сторону тела и произнёс: