В самом начале, в начале моего конца, няня Корнелия отводила нашего ребенка к нему, то есть к ним. И она же приводила дочь домой. Сейчас ей пятнадцать. Она ездит на метро, а поздно вечером – на такси.
Самый большой кассовый успех имел вовсе не мой последний фильм. А вот критиковали его дружно и с наслаждением. Но показывают повсюду чаще всего именно его.
К чему эти мысли? Я преспокойно кончилась как режиссер и довольствовалась дивидендами, а теперь меня заставляют воскреснуть, купить билет на поезд и забронировать гостиничный номер в городе на другом конце света, в Бургундии. Чтобы опознать незнакомую мертвую старушку.
Мой последний фильм – это история любви. Я работала очень вдохновенно.
4
Бездетная холостячка Колетт – сестра моего отца Жана. Со дня его смерти она носит траур, заполнивший все окружающее пространство. Все узкое пространство ее худого маленького тела, сапожной мастерской, кровати, воздуха, которым она дышала. Тетя так и не приняла смерть брата, «потому что тут нечего принимать», объясняла она, отодвигая от себя нечто невидимое тыльной стороной ладони.
Мы начали разговаривать, когда мне исполнилось семнадцать. Она могла обменяться парой слов с соседями, торговцами, клиентами, футболистами, почитавшими ее, как итальянцы Деву Марию, но не со мной. Со мной она вела себя как монашка, давшая обет молчания.
В детстве мне приходилось прятаться за дверью мастерской, чтобы услышать, как она произносит что-нибудь, кроме: «Ты хорошо спала? Проголодалась? Пить хочешь? Скоро закончишь? Тебе жарко? Спокойной ночи…» Одни и те же слова в одно и то же время суток.
Я редко так поступала. Она меня не интересовала. Я считала, ей нечего мне сказать, нечего предложить. Я ненавидела каникулы, ее дом, запах ее жилища. Пол, мебель, узкие окна, отведенную мне комнату, пропахшую нафталином.
Когда мне было десять, я вырезала из журнала фотографии девушек, чьи стрижки мне до смерти нравились, и вклеивала их в тетради в крупную клетку. Я завидовала их пухлым губам, голубым мохеровым свитеркам и никак не могла интересоваться женщиной, которая никогда не красилась и вообще плевать хотела на свой внешний вид. О таких говорят: «Если бы она постаралась, стала бы хорошенькой!» Одежда всегда висела на ней мешком, как будто она специально покупала не тот размер, чтобы потеряться в платьях.
Перед началом учебного года она всегда выдавала мне три незаполненных чека – во благо гёньонских торговцев. Один – чтобы купить одежду у Shopping, другой – для Causard, третий – на пару красивых туфель от мадам Bresciani. Тетка считала красивой только высококачественную обувь. То есть дорогую. Кожаную. Которая жала мне ноги.
В конце каждого августа она всегда произносила одну и ту же фразу одним и тем же ровным тоном: «Вот, держи, иди и приоденься к школе».
5
Три года назад, когда Колетт умерла во сне, я все еще жила в Лос-Анджелесе. Получается, она сделала это дважды. Умерла во сне. Я не полетела на похороны. «Незачем болтаться пятнадцать часов в воздухе…» – сказал мне Луи Бертеоль, бывший гёньонский булочник и ближайший друг моей тетки. Он все организовал, а я выписала чек на погребение, как делала Колетт, «одевая» меня к началу учебного года. Мне даже бумаги не пришлось заполнять. Церемония состоялась 13 августа 2007 года.
Когда я вернулась, Луи отдал мне коробку с семейными фотографиями, вымпелы с эмблемой клуба и несколько болельщицких шарфов. Одежду он пожертвовал ассоциации «Народная помощь». На кладбище я пошла пешком. Было самое начало января, стояла холодная погода. Могилу я нашла на аллее № 7, там не оказалось ни цветов, ни венков, ни таблички – так тетя велела Луи, – только стояла на серой мраморной плите пара башмаков. Темно-синих, в стиле футбольных бутсов. Из любопытства я проверила размер: 37-й. Тетя носила 36-й. Я спросила у Луи, кто их принес, он ответил, что не знает.
К 2007 году я прожила в Штатах уже четыре года. Каждый вторник я звонила Колетт. Почему по вторникам? А бог его знает. Некоторые привычки появляются незаметно. Мы в точности до последнего слова обсуждали одни и те же темы: погоду, здоровье, ухудшающееся качество обуви, которую штампуют на конвейере какие-то бедолаги, даже швы не умеющие ровно прострочить. Потом тетя Колетт описывала игру команды, которая была мне до лампочки, трансфер того или другого игрока, называла одних «обещающими», других – «храбрыми», третьих – «никудышными». Она сообщала о смерти бывшего игрока и рождении сына у болельщика, а заканчивала разговор всегда одинаково. Спрашивала неуверенным тоном: «Работа идет нормально? Готовишься снимать? Как Ана? А Пьер? У них все хорошо? Там у вас не слишком все большое?» Я отвечала: «Все в порядке». В конце никто из нас не говорил ни «обнимаю», ни «целую». Не думаю, что она вообще когда-нибудь произносила эти слова. Только «до скорого…» – на выдохе. Я отвечала: «До следующего вторника». Кажется, со временем я стала добавлять: «Береги себя» или «Ты там поосторожней», что-то в этом роде.
6
22 октября 2010
Отель «Монж». Номер 3. Сумка, наспех собранная после звонка капитана Рампена, брошена на кровать. Старинный отель в центре города полностью отреставрирован и обновлен. Я с детства хожу в здешний ресторан. Каждый год, на рождественский ужин с родителями и Колетт. Иногда я обедала тут с разными футбольными начальниками. Они заявлялись за теткой в мастерскую, благоухая ароматами дорогих одеколонов, и говорили: «Мадам Септамбр, мы идем к Жоржу и просим вас составить нам компанию». Жорж Везан когда-то был владельцем и шеф-поваром ресторана. Кормили так вкусно, что при воспоминании о тех днях у меня и сейчас начинается обильное слюноотделение.
Колетт, получив приглашение, немедленно бросала все дела, хватала меня (находила, где бы я ни была, чаще всего – на Церковной площади, взмокшую от катания на роликах, с ободранными коленками), заставляла умыться-причесаться, и мы шли обедать. Для меня каждый такой день становился праздником.
Чудесные белые скатерти, хрустальные бокалы, эскалопы под сметанным соусом, запеченный картофель, окорок, бургундские улитки! Тетя ела пюре с особым соусом Жоржа и застенчиво молчала, гордясь в душе, что эти важные мужчины приглашают ее, потому что считают ценной для клуба личностью.
Теперь отель и ресторан принадлежат Лесли, маленькой резвой брюнетке, которая беседует с ангелами и врачует болезни. Очень жаль, что