Не получив ответа, Эдди продолжает:
– Она бросила нас обоих. Три года назад. И с тех пор не отвечала на мои звонки. Я не могу больше выносить твой безумный праздничный ритуал и потому даже купил пистолет. Вот, видишь? Хотя даже не хотел его. Боже!
Том закрывает глаза. Он должен направить мысли на что-то другое. На что угодно. Пистолет выпадает из его руки на пол.
Ваша с Бет фотография была такой пыльной, что запачкала пальцы. Более пыльной, чем…
Бутылка на стойке всегда заполнена на три четверти – в точности как в последний раз, когда вы виделись, и это важно…
Детектив сидит на диване и пристально изучает мятую шляпу, которая означает, что ее владельца перестала любить жена…
Но она была напугана, о чем и сообщила в оставленной записке, именно поэтому…
– Это всё ты виноват, – шипит Том, стискивая кулаки.
– Знаю! – выкрикивает Эдди. – Думаешь, я не знаю? Знаю, конечно! Мы все были так близки… Это ужасно, понимаешь? Должен понимать. Ты задерживался на работе допоздна и… не представляю, как вообще выяснил про меня с Бет. Спустя столько времени. Поговори со мной, Том. Мы оба пережили одинаковое горе. Она оставила мне прощальную записку с заверениями, что находится в безопасности. И всё. А потом ты начал выдвигать свои безумные теории заговора, я же чувствовал себя настолько виноватым, что даже не заявил на тебя в полицию. И наверное, боялся, что ты можешь им про меня наболтать. Не хочу стать подозреваемым в убийстве. Это бы повлияло на работу. Но твои угрозы должны прекратиться. Немедленно.
Том чувствует, что вот-вот разрыдается. Он думает о Бет, о том, как ее лицо озаряется при звуках низкопробного хита восьмидесятых годов, о том, как она танцевала с метлой. Затем вспоминает о детективе с ястребиным носом и трубкой, а также о тех днях, когда всё было лучше.
Понятнее.
Наконец, открывает свой бумажник и трясущимися руками вытаскивает записку Бет. Сначала читает знакомые строки про себя еще раз, внимательно, будто впервые, и только потом передает потертый клочок бумаги Эдди.
Дорогой Том,
Надеюсь, когда ты найдешь эту записку, то сумеешь простить меня за то, что не рассказала обо всем лично. Я хотела, очень хотела так поступить. Но начала понимать: если буду смотреть тебе в глаза, то не смогу решиться на перемены, которые нужны, чтобы переломить ухудшавшуюся в последнее время все сильнее ситуацию. Мне было бы легче умереть, чем причинить тебе боль. Конечно, записка тебя тоже ранит, но по крайней мере я этого не увижу. Да, очень трусливо, знаю. Но мне хотелось бы стать лучше. А в Нью-Йорке это невозможно.
Когда мы поженились, я воображала нашу совместную жизнь иначе. Не думала о шуме, запахах, грязи, которая никак не оттирается с ванны. Или о существах, которые оттуда выползают. Ты не виноват, что так получилось. Просто мы были слишком молоды, а я превратилась в эгоистку. Захотела отвлечься от ужасной реальности. И нашла способы сделать это. Способы, о которых не рассказала тебе. Теперь же не могу больше выносить вида этой квартиры или самой себя в зеркале.
Ты верил, что мы с Эдди были лишь друзьями. Частично это правда. Я его не люблю. Но совершила ошибки, глупые ошибки, которые скрыла от тебя, за что никогда себя не прощу. За тот ад, через который заставила тебя пройти, особенно если ты всё выяснил до того, как прочитал сейчас. Я и сама не узнаю ту девушку, на которой ты женился, и, думаю, это пугает меня сильнее всего.
Я очень долгое время провела в страхе. Прости, что не сообщила об этом раньше: не хотела, чтобы ты винил себя, если всё в итоге полетит под откос, а тебе не удастся предотвратить катастрофу. Я очень боюсь Эдди и того, что он может сделать. Боюсь за свою жизнь, боюсь, что ничего уже не исправить. Но знай: я всегда любила тебя. Извини, что не говорила этого чаще, зато чувствовала каждую минуту каждого дня.
Я планирую вернуться в Коннектикут и остановиться у родителей. Подальше от того хаоса, который создала своими руками, и подальше от той ужасной личности, в которую превратилась, чтобы попытаться вновь стать самой собой. Надеюсь, ты сумеешь меня простить и когда-нибудь захочешь заговорить или даже встретиться. Теперь, когда всё открылось…
Я подвела нас, и несмотря на это прошу тебя позвонить мне. Или написать. Хоть как-то связаться. Но пойму, если ты не сможешь.
Эдди делает глубокий вдох и произносит:
– Ладно. – Затем повторяет: – Ладно.
Том садится на потрепанный диван рядом с креслом собеседника, потому что колени внезапно перестают держать. Молчание перерывает слабый гул радиаторной батареи, шипение паровых труб. Ад, который царил внутри столько времени, кажется теперь невыносимым. Ад, который, как подозревает Том, изобрел он сам.
Ему предстоит переосмыслить многие вещи.
– Как думаешь, Бет теперь лучше? – глухо спрашивает Эдди.
– Ага, – шепчет Том. – Ага. Я не… звонил и… не пытался с ней связаться. Но она сильная.
Сосед не отвечает. Какое-то время он хмурится. Оба прислушиваются к лязганью старых труб. Квартира Эдди выглядит ужасно. Ее украшают комнатные растения и наброшенный на диван плед. В остальном она ничуть не лучше, чем берлога Тома. Он чувствует, что впервые видит вещи, а не просто смотрит на них. Впервые за долгое время.
Потом наконец хрипло спрашивает:
– Она тебе не перезванивала, когда ты пытался с ней связаться, а?
Эдди отрицательно качает головой. Гирлянда на его пожарной лестнице продолжает мигать в своей одержимой карнавальной последовательности.
– Она меня не любила.
– Нет, – говорит Том.
– Ты должен ей позвонить, – советует Эдди.
– Ага.
Том снова закрывает глаза и воображает детектива, о котором недавно читал в «Загадочном книжном магазине». Пытается вспомнить, каково это – быть тринадцатилетним и верить, что сумеешь достичь всего, чего пожелаешь. Сможешь стать пожарным, шпионом или мастером частного сыска. Сможешь сам выбирать свой путь в жизни.
Я не задержан полицией, чтобы компенсировать их просчеты. Если бы Хорнеру что-то угрожало, то пришлось бы принять меры, но этот тип не выстоит против него, и дело