Я открываю рот, чтобы объяснить, но слова застревают в горле.
— Зачем вы так? — тихо, но твердо отвечаю ей к своему удивлению. — Я пришла поддержать Злату.
— Поддержать? — свекровь фыркает, и в ее глазах загораются злые огоньки. — Ты моего сына в гроб загнала! Если бы не твое гнилое завистливое заявление, он бы сидел сейчас дома, а не здесь лежал, в сырой земле! Это ты его убила! Убийца! И еще смеешь сюда приходить со своим любовником!
— Перестаньте, — пытается присечь ее Костя, делая шаг вперед. Он не повышает голос, но его тон заставляет свекровь на мгновение замолчать. — Вы на похоронах. Проявите уважение. Мила здесь, потому что ее позвала дочь.
И тут поднимает голову Злата, вся в слезах, глаза горят обидой, осознанной ненавистью ко мне.
— Я звала только тебя! — ее голос дрожит от неконтролируемых эмоций, она все это кричит в мою сторону. — Только тебя, мама! А не его! Кто его звал? Он здесь чужой, ему нельзя быть здесь! Убирайся! И увози его с собой! Я не хочу его здесь видеть! Видеть вас обоих не желаю!
— Злата, солнышко, прошу тебя… — протягиваю к ней руку, но она отшатывается от меня, как от огня.
— Не подходи ко мне! — она кричит, и ее крик эхом разносится по молчаливому кладбищу. — Я тебя ненавижу! Ты все разрушила! И теперь привела его сюда! На папины похороны! Ты вообще не мать! Я отказываюсь от тебя! Слышишь? Я больше не твоя дочь! Убирайся!
Ее слова падают на меня, как бетонная плита. Каждое слово, как маленькая смерть. Я чувствую, как подкашиваются ноги, и мир начинает плыть перед глазами. Все. Это конец. Последняя ниточка порвана.
Костя крепко берет меня под локоть, не давая упасть.
— Все, мы уезжаем, — он говорит твердо, обращаясь уже ко мне, а не к ним. — Здесь нам больше нечего делать.
Свекровь что-то еще кричит нам вслед, но я уже не слышу. Я вся превратилась в одну сплошную боль. Костя почти несет меня к машине, усаживает в салон и пристегивает. Я сижу, не двигаясь, глядя в пустоту, и по щекам ручьем текут слезы. Тихие, беззвучные, бесконечные.
Он заводит двигатель, и мы выезжаем с кладбища, оставляя позади это место горя и ненависти.
— Все хорошо, Мила, — тихо говорит он после долгого молчания, глядя на дорогу. — Все кончено.
— Она… она от меня отказалась. Что в этом хорошего? — с трудом выдавливаю из себя.
— Именно. Она отказалась. Эта болезненная история с твоей дочерью наконец разрешилась, и твоя агония начнет отступать, а не притаится. Ты делала все, что могла. Ты шла навстречу, ты терпела ее оскорбления, ты приехала сегодня, рискуя собой, чтобы поддержать ее. Она сделала свой выбор. Осознанный, взрослый выбор. Теперь ты свободна. Свободна от этой борьбы, от этих унижений, от этой надежды, которая каждый раз разбивалась о ее ненависть. Сегодня ты поставила в этой истории точку. Горькую, но окончательную.
Я смотрю на него, и понимаю, что он прав. По-своему, жестоко, но прав. Боль не уходит, она все такая же острая и режущая. Но ее характер меняется. Это уже не боль от безысходности, а боль от… прощания. От осознания, что борьба окончена. И что теперь нужно учиться жить с этой пустотой. Но уже без иллюзий.
Глава 30
Мила
Прошел месяц. Не скажу, что боль ушла, она просто притихла, затаилась в глубине, стала привычным фоном, как тихий гул в ушах. Жизнь вошла в новое, странное русло. Я работаю из дома, Костя часто рядом. Он будто вписался в нашу жизнь, стал ее частью, как мебель или стены.
Сначала его постоянное присутствие напрягало, казалось неестественным. А теперь… Теперь пустота без него кажется болезненной.
Сейчас я стою в дверях гостиной, прислонившись к косяку, и наблюдаю за милой сценой, которая рвет на части. На ковре развернулась целая битва. Пластиковые солдатики, машинки, одеяло, наброшенное на два стула. Костя, казалось бы, солидный мужчина, сидит на полу, скрестив ноги, и с абсолютно серьезным видом командует отрядом зеленых человечков, а напротив него мой сын. Мой Костя. Маленький, с взъерошенными волосами и таким же сосредоточенным выражением лица.
— Папа, твои солдаты сейчас как следует получат! — вдруг заявляет сын, и мое сердце на мгновение замирает. Он не говорит «дядя Костя», как я его учила. Он говорит «папа». Просто и естественно, как само собой разумеющееся. — Мои танки уже на подходе!
Большой Костя не поправляет его. Он лишь усмехается, и в его глазах появляются теплые, смеющиеся искорки, что вызывает еще больше недоумения.
— Это мы еще посмотрим, — парирует старший, двигая своего пластмассового генерала. — Мой спецназ уже зашел с тыла! Приготовься к неожиданному маневру!
Они носятся по комнате, прячутся за крепостью, падают с грохотом, хохочут. Все вокруг заполнено их смехом, энергией, каким-то невероятным мужским взаимопониманием, которое мне, женщине, никогда не понять. Я смотрю на них и чувствую, как по щекам текут слезы. Не от горя, а от тепла, которое разливается внутри, от странного чувства правильности происходящего.
Он стал таким постоянным, таким надежным, он не дает мне уйти в себя, в тоску, в бесконечные переживания о Злате. Он мягко, но настойчиво возвращает меня к жизни. К работе, к быту, к материнству. Он играет с моим сыном, как настоящий отец.
И я… я начинаю к нему привыкать. Ловить себя на том, что жду его прихода, что мне спокойнее, когда он рядом.
И это меня пугает. Пугает до дрожи. А вдруг это все ложь? Вдруг мы оба ошибаемся в наших чувствах?
Я так изранена, так одинока, что готова ухватиться за первую же соломинку. А он… а что он? Может, он просто заигрался в благородного спасателя? Ему интересно было решить эту задачу, а теперь головоломка решена, и скоро ему станет скучно. Он уйдет, а я… а я останусь с этой новой болью потери.
Мне вдруг до ужаса хочется, чтобы это прекратилось. Прямо сейчас. Чтобы он встал, улыбнулся своей деловой улыбкой, сказал «всего хорошего» и ушел. Чтобы не было этой мучительной неопределенности, этого страха снова оказаться обманутой.
Я делаю глубокий, почти судорожный вдох, пытаясь загнать обратно предательскую дрожь, что поднимается из самой глубины души. Ладонью, все еще влажной от слез, которые я успела смахнуть в коридоре, резко провожу по лицу, словно стирая не только следы слабости, но и все свои страхи.
Мне нужно взять себя в руки. Сейчас.