Она молчала, потому что это была правда. Никакие романы, никакие мимолетные увлечения не могли затмить ту бурю, то пламя, что было между ними.
— Рисунок… это прощание, — сказал он. — И… благодарность. За все. За ту ночь. За «Атмосферу». За то, что ты была. Что ты есть.
Она слышала, как он делает глоток чего-то — вероятно, виски.
— Я уезжаю завтра, — продолжил он. — Если ты… если ты захочешь меня увидеть… я в отеле «Альфа». До девяти утра.
Он повесил. Резко. Не дав ей сказать ни слова.
Аня медленно опустила трубку. Она подошла к окну, глядя на огни города. Ее город. Ее жизнь. Выстроенная своими руками. Безопасная. Предсказуемая. Бесконечно одинокая.
Она посмотрела на рисунок. На ту девушку на песке, которая еще не знала, какая боль и какая радость ждут ее впереди. Которая еще могла мечтать.
Она повернулась и взглянула на свои чертежи — точные, выверенные, гениальные в своей профессиональной холодности. Награды на полке. Фотографии с очередных триумфов.
И вдруг все это показалось ей таким… пустым. Таким потрясающим, но все же клеткой.
Она подошла к шкафу, достала свою старую, потрепанную сумку, которую не выбрасывала все эти годы. Бросила в нее паспорт, кошелек, телефон.
Она не стала ничего писать Льву. Не стала звонить Кате. Она просто вышла из своего идеального офиса, оставив все — чертежи, награды, свою безупречную, выстроенную по линейке жизнь.
Она села в свою машину и поехала по ночной Москве. Не думая. Не анализируя. Просто повинуясь тому единственному, настоящему чувству, что осталось у нее после всех этих лет.
Она подъехала к «Альфе» без пяти девять. Сдала ключи парковщику, вошла в холл.
Она спросила номер комнаты на ресепшене. Поднялась на лифте на последний этаж. В висках стучала кровь.
Он сидел в одном из кресел в углу комнаты, смотря в окно на восходящее над Кремлем солнце. Рядом с ним стоял один-единственный, не по-Кронски скромный, чемодан.
Он поднял на нее глаза. Не удивился. Не улыбнулся. Просто смотрел. С тем же выражением, что и тогда, на открытии «Атмосферы».
Они не говорили. Слова были бы ложью, ненужным шумом. Она подошла, и он притянул ее к себе, прижав так сильно, что стало больно ребрам.
Его поцелуй был отчаянным. В нем была горечь прощания со всем, что он знал, и сладость безумной надежды на будущее. Он срывал с нее одежду, а она помогала ему, разрывая тонкую ткань своего платья. Им было плевать. Вещи, статусы, прошлое — все это горело в огне их взаимного желания.
Он поднял ее на кровать, и его тело покрыло ее, тяжелое, реальное, пахнущее дорогим мылом и его уникальным, родным запахом.
Он вошел в нее с глухим стоном, и она приняла его, обвив ногами его талию, впиваясь пальцами в его спину. Их ритм был неистовым, почти яростным. Каждый толчок был словно попыткой оставить в другом неизгладимый след, запечатлеть эту боль и эту надежду на физическом уровне. Она кусала его плечо, подавляя крики, а он стонал, вгоняя себя в нее все глубже и глубже.
Это был не секс утешения. Это был секс-ритуал. Прощание с двумя людьми, которыми они были, и рождение двух новых, готовых шагнуть в пустоту.
Когда оргазм накатил на нее, это была не сладкая волна, а судорожная, почти болезненная разрядка. Она закричала, и в ее крике было все — страх, боль, отчаяние и безумная отвага. Его извержение было тихим, сдавленным рыком, и он влил в нее всю свою решимость, всю свою веру в нее, в них.
Они лежали, не двигаясь, прикованные друг к другу. За окном начинался рассвет. Он первый нарушил тишину.
— Ничего не бойся, — прошептал он, проводя рукой по ее волосам. — Я с тобой. Всегда.
Она не ответила. Просто прижалась к его груди, слушая стук его сердца. Этого было достаточно. Этого хватило бы, чтобы пойти на край света.
Когда они вышли из отеля, рука об руку, первое зимнее солнце осветило мостовую.
Они сели в такси. Он назвал аэропорт. Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза.
Впереди была неизвестность. И это было прекрасно.
Глава 47
Самолет был маленьким, потрепанным ветрами и бесчисленными перелетами. Он летел куда-то на юг, к морю, которое не было ни усыпанным роскошными отелями Бали, ни обрамленным альпийскими пиками Швейцарии. Просто море. Без прошлого. Без названия. Без обязательств.
Анна сидела у иллюминатора, глядя на проплывающие внизу облака, похожие на разорванную вату. Рука ее лежала в руке Арсения. Они не говорили. Слова были лишними, слишком грубыми и громкими для той хрупкой, едва родившейся реальности, что возникла между ними, словно тончайшая паутина, сотканная из молчаливого согласия и взаимного страха.
Он сдержал слово. Продал все. «АК Восток», виллы в пяти странах, яхту, бесценную коллекцию современного искусства, акции, паи, доли в перспективных стартапах. Все, что годами копилось, оберегалось как зеница ока, что должно было передаваться по наследству как родовая реликвия. Оставил себе лишь один, скромный (по его невероятным меркам) счет. И этот билет в один конец. В никуда. В свободу.
Она тоже оставила все. Студию, на которую работала годами, все текущие проекты, преданную команду, смотревшую на нее с обожанием. Отправила Льву лаконичное, сухое письмо с передачей всех полномочий. Выключила телефон, вынула сим-карту и выбросила ее в аэропортовскую урну. Отрезала себя от старой жизни одним махом, словно обрубила канат, державший ее у привычного берега.
Это было страшно. До тошноты, до головокружения, до ледяных мурашек, бегущих по коже. Но под слоем страха, как горячая магма под тонкой коркой, жила дикая, пьянящая, почти безумная эйфория. Как перед прыжком с парашютом в абсолютную неизвестность.
Он сжал ее пальцы, словно угадав бурю в ее душе.
— Передумать… — спросил он тихо, глядя в спинку кресла перед собой. — Все еще можно. На следующей же остановке. Я все устрою.
Она покачала головой, чувствуя, как волосы прилипают к влажному от волнения лбу.
— Нет. — И после паузы, заставив себя добавить, добавила: — Только если ты.
Он повернулся к ней, и в его глазах не было привычной, отполированной уверенности. Была та же сырая, неприкрытая неуверенность, тот же животный страх потери и ошибки, что и у нее.
— Я уже передумал слишком много раз за свою жизнь, — сказал он, и его голос был низким и уставшим. — Всегда в пользу долга, правил, чужого мнения.