И в ту же долю секунды мир вокруг распахнулся — не место, а окно, огромное, и в него, как через прореху, ворвался голос — знакомый, рваный, полный силы и боли.
Он был не похож ни на одного демона, которого я видела в том дневнике или слышала в легендах. Он был и выше, и глубже; сила в нём была целым океаном, и каждый вдох рвал пространство. Его появление не было шагом — оно было возвышением, как прибой, что бьёт о скалу, и в нём было всё: ярость, благодарность, тревога, удивление.
Он появился в воронке разрушений — Зефирос. Ткань мира вокруг него искрилась, словно на нём была надета вся энергия поместья. Его взгляд сначала был пуст, потом — пойманный светом, наконец — нашёл меня. Я увидела в нём миллионы лет ожидания; в его глазах вспыхнула свобода и — мгновенно рядом с ней — ужасная, горькая жалость.
Он не двинулся к Райнарду. Он не рвал его на части. Словно тот даже не заслуживал его внимания. Первым его движением было — ко мне. Лёгким, как ветер, и в то же время — как падение звезды. Я думала, что мне станет тепло от того шага, но вместо этого мир затянуло звенящим холодом: энергия, которая вошла в него, просила платы.
Он опустился на колени рядом, но не смог скрыть от себя то, что увидел: моё тело бледело, мои пальцы были уже не совсем мои. Я ощутила, как что-то в моих висках расползается и угасает — не боль, а растворение привычных границ.
Его лицо исказилось сначала звериной яростью, затем — невыносимой скорбью. В одно мгновение он был и тигром, и матерью, и божеством, и рабом. Он взял меня в руки так, как держат то, что дорого до самоотвержения — бережно, будто держал последнюю струну дома.
— Софи… — проговорил он так тихо, что даже развевшаяся пыль, казалось, замерла, чтобы услышать. И в этом «Софи» было столько всего — вина, благодарность, любовь, и тоска по возможному будущему.
Его пальцы касались моих, и там, где они прикоснулись, на коже взошёл слабый свет. Он опустил лицо ко мне, дышал так, будто пытался вдохнуть обратно мою жизнь. Его губы коснулись моего лба — не поцелуй, а зарубка, оставляющая след.
— Я вернулся, — слышала я, как будто издалека. — Я сделал это.
Он не рвался мстить. Его ярость взрывалась в воздухе как пожар, но не на Райнарда; она была направлена к миру, к тем, кто заключил его в цепи. Он поднялся, и сила вокруг него стала плотной, как броня. Далеко, в разрыве, откуда пришёл свет, я увидела силу — его родных — как тени, шагнувшие в мир, чувствуя свободу, будто узнавали место, где им можно встать. Но он — тот, кто пришёл ко мне — задержался. Его подбородок дрожал.
— Ты… — проговорил он медленно, голос ломался, — ты отдала всё.
Я хотела что-то ответить, но голос не находил слов. Было странно — в груди жгло не только боль, но и чувство выполненного долга, тяжёлое, сладкое, как сталь.
Он прижал меня ближе, и я на миг почувствовала, как в его жилах пульсирует то, что было отнято у него долгими годами. Эта сила не вернулась полностью и не была без следа: она была дорога и горька одновременно.
Зефирос закрыл глаза, и вдруг мир вибрировал иначе: его глаза наполнились таким ярким светом, что руины вокруг казались цветами, распускающимися в снегу. Он говорил — не словами, а излучением — и та часть поместья, что ещё держалась, начала успокаиваться.
Он наклонился так близко, что я уловила его запах — теперь он был не только сладким, но и острым, как металлическая пряность. И в тот миг его губы прошептали одно короткое обещание, и в нём слышалось всё:
— Я найду путь. Я верну тебя.
Это было не клятвенное заявление. Это был гром.
Потом он поднялся. Его движения были резки, как удар молота. Он обернулся и направил свой гнев в сторону, где висел в воздухе Райнард. То, что последовало дальше — было смешением стихии и правосудия. Я не помню точно, как по полу полетели осколки; помню только, как тепло от его магии разлеталось, как ветер, сметая всё, что оставалось от той власти, что так долго держала птичью клетку.
Когда всё стихло, вокруг валялся беспорядок из обломков и тишины. Зефирос вернулся ко мне, колени его были в крови — не моей, не его; это были следы разрушения, цена освобождения. Он нащупал моё лицо, прижал меня к себе, и в этой позе я впервые осознала, какова будет цена свободы, какой будет долг у тех, кого мы любим.
— Ты не должна была… — его голос треснул, — оставлять меня.
Я улыбнулась сквозь туман, слыша в себе отголосок: «Хоть кто-то теперь свободен». И в этом последнем светлом миге, когда тьма и свет встретились, мне показалось, что он уже делает невозможное — тянется к границе жизни, чтобы разодрать её и впустить меня назад.
Но это была другая сцена, другой акт. Сейчас же — только он и я, руины вокруг, и обещание, что борьба ещё не окончена. Я слышала, как где-то далеко бьётся новое эхо — шаги тех, кто вышел из заточения, и в этом эхо была и надежда, и месть, и жизнь, которая только начиналась.
Я позволила себе последний, хрупкий вздох: видеть его — свободного, раскрывшегося, огромного в своей боли и силе — было наградой, достойной любой цены. И даже если
моё тело угасало, в душе я чувствовала облегчение.
Глава 9
Софи
Я резко дёрнулась, жадно глотая воздух, и первое, что осознала — боль ушла. Нет, не ушла, а будто растворилась в жаре, который обволакивал меня со всех сторон. Слишком жарком, слишком сильном — и всё же таком родном.
Я жива?
Глаза открылись с трудом, будто веки налились свинцом. Мир плыл, расплывался, но я сразу увидела его. Зефирос. Он держал меня так, словно в следующий миг я могла рассыпаться прахом. Его пальцы дрожали, сильные руки сжимали меня слишком крепко, грудь поднималась в